— Лучше без шуму, это верно, — сказал он и уставился на Бочарникова таким взглядом, что тому сразу стало не по себе.
Григорьев отправился осматривать приваренный кусок трубопровода, через который должны были начать подачу в печь холодного воздуха прямо от магистрального воздуховода. Никто ему не мешал, знали его привычку вот так смотреть на печь, ни с кем не вступая в разговоры.
На литейный двор вбежала женщина в стеганке, в пуховом, совсем здесь не к месту, платке, кинулась к Григорьеву, стоявшему на самом виду.
— Мой-то где? — в голос закричала она. — Куда подевали? — налетела она, как ястреб. — Не видели моего-то?..
— Не видал, — спокойно ответил Григорьев.
— Да здесь я… — смущенно проговорил Васька и выступил из-за спин столпившихся поодаль горновых. — Чего ты в голос при всем народе? — принялся он увещевать женщину. — Людей баламутишь, вырядилась, как пугало. Кто тебя пустил к домнам в оренбургском платке? То взяла манеру встречать меня в день получки, — обращаясь к горновым, принялся объяснять Васька, — а теперь к печам повадилась, будто я уж и до проходной не донесу…
Женщина бросилась к Ваське, обхватила его плечи руками и молча припала к нему, не обращая внимания на ядовитую ржавчину и гарь, въевшиеся в шерстяную робу.
— Чего ты? — спросил изумленный Васька. — Да спутала ты, — вдруг закричал он. — Спутала, сегодня получку не дают. Не дают получку-то, слышь? Нечего меня стеречь.
— Да не стеречь я тебя пришла, — всхлипывая и утирая концом платка слезы, заговорила женщина, — Всю ночь глаз не сомкнула, места себе не находила… Почему не сказал, что три смены подряд тебе приказали? Ирод ты окаянный! Ирод! — Слезы текли по ее щекам, глаза гневно сверкали.
— Да никто мне не приказывал, — оправдывался Васька. — Мы печь спасли, пойми ты…
— Откуда я могла знать? — не уступала женщина. — Когда-нибудь было, чтобы ты в три смены… Вспомни-ка, душегуб!..
— Ну, будя, будя… — заговорил Васька и неожиданно ловким движением поправил раскосматившиеся волосы жены, оставляя на щеках ее и на белоснежном платке бурые полосы.
Григорьев окинул их добрым взглядом, сунул руки за спину и неторопливо пошел вокруг печи, приглядываясь к швам сварки.
— Задувать будем, Борис Борисович? — спросил Дед.
— Пора, — сказал Григорьев.
Дед пошел по литейному двору, приказывая:
— Задувка будет… Всех прошу освободить литейный двор… Вас тоже касается, Борис Борисович, — сказал он, возвращаясь к Григорьеву. — Мало ли что… вы, как говорится, с высоких кругов, мы за вас в ответе.
— Обер-мастер свое дело знает, — отметил Григорьев без тени неудовольствия и первым пошел с литейного двора.
Дед спровадил рабочих аварийной бригады, у горновых спросил, есть ли в карманах спички, отобрал коробки, как бы не чиркнули, если вдруг газ… Вошел в будку управления вместе с Бочарниковым, позвонил на воздуходувку: «Давай, полегоньку».
Печь пошла без осложнений. Григорьев вернулся на литейный двор, окруженный свитой подоспевших из заводоуправления инженеров и инженеров цеховых во главе с Серединым. Некоторое время Григорьев изучал показания приборов в тесной временной пирометрической — молча, как делал и прежде, будучи начальником цеха. Потом вышел и медленно зашагал вокруг печи, заглядывая через темное очко в глазки фурм. Пошел к кауперам, сунул кулаки за спину, долго стоял, подняв голову, оглядывая разрушенные трубопроводы. Все это время никто не тревожил его ни вопросами, ни своим присутствием, молча стояли и наблюдали за ним.
ebooksa