Но Пардальян принял тот наивно-простодушный вид, который делал его лицо непроницаемым. Фаусте не удалось прочитать в его взгляде ровным счетом ничего. Какое-то время она колебалась — что же именно сказать ему, но внезапно решилась:
— Так вы полагаете, что я позволю вам выйти отсюда так же легко, как вы сюда вошли? — спросила она.
Пардальян улыбнулся.
— Теперь моя очередь сказать вам: я вас понимаю, — продолжала она. — Вы, должно быть, говорите себе, что я, женщина, не смогу преградить вам дорогу… Вы правы. Но знайте: через мгновение на вас нападут. Вы окажетесь один и без оружия в этом надежно запертом зале.
Почему она говорила это, пока еще была с ним наедине? Она отлично знала — если Пардальяну заблагорассудится воспользоваться полученным от нее предупреждением, то ему надо для этого сделать лишь несколько шагов. Или же она думала, что он не найдет пружину, которая приводит в действие потайную дверь? А вероятнее всего, она считала, что, даже получив предупреждение, он сочтет себя обязанным остаться.
Возможно, она и сама не могла бы объяснить, почему вдруг заговорила об опасности, грозящей ее собеседнику. Шевалье же невозмутимо ответил:
— Вы имеете в виду тех храбрецов, за которыми со всех ног побежал это негодяй — агент инквизиции?
— Так вы знали…
— Разумеется! И точно так же я отлично заметил вашу маленькую уловку — она заключалась в том, чтобы завести меня именно в этот угол зала.
Каково бы ни было Фаусте услышать эти слова, она невольно восхитилась Пардальяном. Но вместе с восхищением ею овладело беспокойство. Она говорила себе: хотя Пардальян необычайно силен, он не может так рисковать собой, не будучи уверен, что выберется отсюда невредимым.
Она еще раз подозрительно огляделась и не обнаружила ничего нового.
Она еще раз пристально взглянула в лицо шевалье и увидела: он абсолютно уверен в своих силах, совершенно спокоен и полностью владеет собой: ее подозрения рассеялись, и она сказал себе: «В своей удали он доходит до крайности!»
А вслух произнесла:
— Вы знаете, что на вас сейчас нападут, а я предупреждаю вас, что против вас будет обращено десятка два шпаг; вы знаете это и все-таки остаетесь здесь. Вы по доброй воле пошли в расставленную мною ловушку. Значит, имея дело с двадцатью нападающими, вы рассчитываете уложить их всех?
— Ну, уложить — это слишком сильно сказано. Но одно я знаю твердо: я уйду отсюда целым и невредимым и даже без единой царапины.
Это было сказано без хвастовства, с такой уверенностью, что она почувствовала, как ее охватывает тревога, как ею вновь овладевает сомнение. Он выказал ту же уверенность, как и тогда, когда говорил с ней через потолок своей камеры. Ведь он же вышел оттуда! Кто знает — может, он и на сей раз выберется без помех из этой наспех устроенной западни?
Фауста попыталась успокоиться, но невольно мысленно повторяла, задыхаясь от ярости: «Да, он спасется, опять спасется!»
И она вновь спросила — как и тогда, когда считала, что надежно заперла его в могиле:
— Но почему?
Пардальян ответил очень холодно: