Сын шевалье

— Ваше имя, милостивый государь? Назовите его, чтобы мы могли поминать вас в наших молитвах.

С досады, что его не поняли, Саэтта сердито пробормотал что-то себе под нос.

Жеан повернулся к даме и сказал (в голосе его, как он ни старался сдерживаться, звучала глухая злоба):

— Как мое имя, сударыня? Неужто вы не видели, как Саэтта подавал вам всяческие знаки? Неужто вы и вправду не узнаете меня?

— Жеан Храбрый! — воскликнула таинственная незнакомка.

Поразительно! Эта женщина, только что спокойно и неустрашимо выдержавшая нападение бандитов, внезапно задрожала и испугалась, рассмотрев лицо своего спасителя. Даже монах утратил прежнюю невозмутимость. Оба они шагнули было вперед, но затем поспешно попятились назад.

Столь очевидно было их смятение, что Саэтта решительно встал между ними и Жеаном, положив руку на рукоять рапиры.

Жеан все понял, засмеялся тихонько и громко крикнул:

— Узнали, вижу, что узнали! Ступай отсюда, Саэтта… мне надо поговорить с синьорой и с преподобным отцом. Говорю тебе — ступай отсюда и не вынимай шпаги. Знай, что я могу убить тебя наповал собственным твоим ударом — тем знаменитым ударом-молнией, который ты изобрел, да которому все забывал меня научить. Ну, а теперь я научен ему, а впридачу и еще нескольким, тебе не известным. Например, мне показали, как можно разоружить прославленного фехтмейстера, вроде тебя. А кто был моим учителем — я думаю, говорить не стоит, ты и сам это понял.

Услышав прозрачный намек на свой поединок с Пардальяном, Саэтта чуть не зарычал от гнева и стыда. Жеан все знает, подумал Саэтта. Знает, что он сын Пардальяна; знает, как его, Саэтту, разоружили, словно мальчишку!

Но он ошибался, как нам известно. Жеан не знал ровным счетом ничего. Пардальян действительно показал ему все эти удары, но не сказал, что Саэтта уже испытал их на себе.

А Саэтта меж тем испугался. Не смерти — он был отважен, да и жизнью не дорожил, но позора. Он испугался, что его разоружат на глазах у тех, кого он обязан защищать своей шпагой, слывшей непобедимой, и предпочел отойти в сторону, как и велел Жеан.

Тогда тот приблизился к Леоноре Галигаи и Клоду Аквавиве (вы, конечно, догадались: это были они). Мужчина и женщина попятились от него, как от призрака.

— А ведь я, сударыня, — продолжал свою речь Жеан, — сразу признал вас обоих. Хотите, я вслух назову ваше имя? А вы не хотите, ваше преподобие, или, может, преосвященство?

Аквавива и Леонора не смогли, как ни старались, сдержать дрожи. Жеан опять рассмеялся:

— Сами видите — ни к чему вам прятать лица.

В один миг монах и дама скинули капюшоны. К ним вернулось то самое изумительное спокойствие, в котором и был источник их силы. Аквавива принялся жадно и испытующе всматриваться в честное и открытое лицо юноши — и вскоре на губах иезуита зазмеилась еле приметная улыбка. Он незаметно пожал руку своей спутнице, давая понять, что сам поговорит с Жеаном.

А тот с усмешкой сказал:

— Будьте спокойны! Я спас вам жизнь и убивать вас не намерен. И я не донесу на вас; палачам я не помощник. Но вы… — Жеан опять заговорил сердито и возбужденно. — Вы, сударыня, хотели сделать меня цареубийцей — а когда вам с вашим супругом это не удалось, пытались меня убить не сочтешь сколько раз! Вы же, преподобный отец, хотели меня застрелить — однако не вышло. Хотели отравить — не получилось. Обрушили на меня потолок мансарды и огромную каменную глыбу; наконец, подожгли дом, где я ночевал — к счастью, опять неудачно! Правда ли это?

— Истинная правда, — хладнокровно отвечал Аквавива.