Он наклонился, чтобы посмотреть, что стало с гребцами. Они все еще были там, стоя наготове с сетчатым мешком, в котором лежали вещи Ксантиппа.
Фемистокл предупредил, чтобы он не брал с собой ничего, кроме накидки-гиматия, бритвы, фляги с маслом и меха с водой. Он добавил только завернутый в ткань сыр и маленькую статуэтку вырезанной из известняка Афины, подаренную ему Агаристой.
Ксантипп с тревогой наблюдал, как один из членов команды бросил вниз веревку, едва ли длиннее его самого. Триера сидела в воде так низко, что казалось, море в любой момент может хлынуть через отверстия для весел. Однако два его гребца знали свое дело. Они привязали мешок, и тот был поднят на борт и положен к его ногам. На корабле кипела жизнь, все двигались быстро и деловито. Картина была вдохновляющая, хотя он и чувствовал себя беззащитным на широкой палубе без мачты и перил.
Наудачу Ксантипп бросил гребцам одну серебряную тетрадрахму: четыре драхмы и жалованье за полный день. Только когда монета была уже в воздухе, он понял, как трудно поймать серебряный блеск, стоя в раскачивающейся под ногами лодке. Каким-то чудом ближайший гребец все же изловчился схватить монету, хотя сам при этом едва не свалился в воду. Увидев «улов», мужчины заулыбались, вскинули торжествующе руки и устремились к берегу, словно на крыльях.
Ксантипп поднял свой мешок, а Фемистокл похлопал его по плечу.
– Я выбрал тебя за то, что ты умеешь руководить людьми, а не потому, что знаток морского дела, – сказал Фемистокл и на мгновение задумался. – Хотя да, тебе еще многому нужно научиться, а времени мало. Тебе надо знать возможности и сильные стороны и кораблей, и команд. Мы разработали тактику, но сработает ли она, сказать трудно, пока мы не встретим персидский флот в море. Позволь представить тебе нашего уважаемого союзника – Эврибиада из Спарты.
На глазах у Ксантиппа Фемистокл перепрыгнул с одной стороны палубы на другую и сделал это так же легко, как если бы перешел дорогу, хотя проход был шириной в человеческий рост. По правде говоря, сделать этот длинный шаг было нетрудно, но у Ксантиппа возникло неприятное ощущение, что сидящие внизу задрали головы и наблюдают за ним. Кто-то там стучал молотком и при этом ругался. Скорее всего, корабельный плотник и его парни. Ксантипп последовал за Фемистоклом, гадая, сможет ли он когда-нибудь прыгнуть так же легко и небрежно.
На другой стороне стоял спартанец, представительный мужчина в красном плаще-трибоме и белом хитоне, неуловимо переступавший с ноги на ногу в такт движению корабля, поднимавшегося и опускавшегося на волнах. Ноги у спартанца были обнажены, но плащ длиной ниже колен защищал его от холодного морского ветра.
Ксантипп подумал о том, что придется провести в море недели или даже месяцы, и его пробрала дрожь. Одна только мысль об этом вызывала чувство потери. Воссоединение с Агаристой лишило его возможности хотя бы немного поспать. Он все еще чувствовал запах ее благовоний и мог только молиться, чтобы ветер унес этот аромат прочь. Схватив протянутую Эврибиадом руку, он ощутил железную хватку спартанца.
Справа и слева корабли набирали ход. Непостижимым образом триера ожила, и Ксантипп услышал, как волны ударяются о корпус. Ему хотелось подбежать к самому краю палубы и выпить всю эту воду. Вместо этого он выполнил свой долг, поклонившись спартанцу.
– А, изгнанник! Вернулся! – сказал Эврибиад хрипловатым голосом, напоминавшим мурлычущего кота.
– Вижу, слава бежит впереди меня, – беспечно ответил Ксантипп.
Хотя спартанец отпустил его руку, которую пытался и не смог раздавить, испытание еще не закончилось. По правде говоря, Ксантипп ничего не имел против. Им нужно было узнать друг друга и научиться доверять друг другу – в сжатые сроки. Иначе и быть не могло. Слова следовали за мыслью.
– Я – Ксантипп из дема Холаргос. Фила Акамантиды. В нашем городе недавно, едва ли прошло поколение. Я эвпатрид, можно сказать, землевладелец.
– Крестьянин, – сказал Эврибиад, пытаясь уколоть его словами.
Ксантипп улыбнулся и похлопал его по плечу, ожидая ответной реакции. Для того, кто ставил себя выше, такой жест был бы оскорблением. Спартанца, казалось, это нисколько не задело. Возможно, Эврибиад так привык к физическому насилию, что уже не реагировал на него. Ксантипп встречал кулачных бойцов, которые почти не замечали ударов, пока не появлялась кровь. Эта мысль его встревожила.
– О моей земле заботятся другие, – сказал Ксантипп. – Но да, я кормлю семьи в Афинах. Я сам стратег и воин. Я был на поле Марафона. А что помнишь ты об этой битве?
Последовало долгое молчание. Ксантипп почувствовал, что Фемистокл готовится сказать что-то примирительное, но спартанец улыбнулся и удовлетворенно кивнул:
– Я был в колонне, которая дошла до вас с опозданием на день. Я сожалел об этом много лет. Нам… запретили выступить раньше. Эфоры Спарты…
Он замолк и покачал головой. Такие вещи были не для посторонних, хотя Ксантипп едва не застонал от разочарования. Ни он, ни Фемистокл не шелохнулись, чтобы прервать спартанца, и Эврибиад, заметив их интерес, продолжил: