– Они не были бы твоими наследниками, – возразила Агариста. – Или соперничали бы с Арифроном и Периклом за твое наследство. Или ты попытался бы отстранить меня и жениться на ней! Зачем мне это? – Она всхлипнула, и слезы потекли ручьем. – Мне жаль, Ксантипп. Я сожалею о том, что сделала. Я просто хотела всего лишь год или два не рожать. Я пила этот настой раз десять, только с более сильным кровотечением… Пожалуйста, не смотри на меня так.
– Интересно, сколько моих детей ты сгубила, – сказал он. – Я вернусь в город, Агариста. Иначе убью тебя, если останусь здесь.
– Пожалуйста, не уходи. Просто останься и поговори со мной. Мне так жаль!
Она попыталась обнять его, но он оттолкнул ее грубее, чем намеревался, и она споткнулась о стол. В дверь за его спиной тут же постучали. Ксантипп взял себя в руки. Не мальчик, чтобы поддаваться страстям. Он повернулся, чтобы открыть дверь, и наткнулся на Мания с корзиной. Старик озабоченно смотрел мимо него.
– Хозяйка попросила принести ей фрукты, – пояснил Маний.
Ксантипп кивнул в ответ на эту ложь, взял апельсин и понюхал его, сделав глубокий вдох.
– Хорошо. Я здесь закончил, – сказал он и, уходя, не оглянулся, но услышал тихие, сдавленные всхлипы Агаристы.
Ксантипп вздрогнул, проснулся и сонно оглядел узкую комнату своего городского дома в тени Акрополя. Стучат? Рабы ответили бы и без него. Он чувствовал себя свежим и бодрым, а значит, было уже не слишком рано. Дом хорошо служил ему на протяжении многих лет, когда он не хотел возвращаться к жене и оставался здесь с друзьями – чтобы не спать всю ночь, разговаривать, смеяться, выпивать, а потом свалиться и храпеть до полудня.
Прошлым вечером он остался, что нехарактерно, трезв. Рабы почувствовали это. Хотя он держал здесь только шестерых, они удивленно переглянулись, когда он попросил принести легкую пищу, проветрить и приготовить комнату.
Он решил простить Агаристу. Ее слезы тронули его даже в гневе. Это была одна причина. Другая заключалась в том, что ее семья могла серьезно осложнить его и без того нелегкую жизнь, если бы они решили, что он плохо обходится с ней. Даже будучи одним из марафономахов, он не поднялся настолько высоко, чтобы они не могли схватить его за подол и стащить обратно, если бы действительно вознамерились это сделать. Ее отец, суровый, напыщенный старик, считал, что Агариста могла бы найти лучшую партию.
Ксантипп вздохнул, когда стук прервался и снизу донеслись голоса. Эпикл? Возможно. Он снова подумал об Агаристе. Сочетание слез и красоты вызывало, конечно, жалость. Более того, оно вызывало и вожделение, хотя и смешанное с болью. Мог ли он доверять ей? Мог ли быть уверен в том, что она не убьет еще одного его ребенка? Во всех других случаях, когда они спорили, проблема решалась в постели, иногда бурно, как прорыв плотины после нескольких дней давления. Однако на этот раз ему была невыносима сама мысль о том, чтобы зачать ребенка, которого она могла бы потом убить. Гнев и отвращение исказили его лицо. Нет, он не мог простить ее. Не мог вернуться домой.
– Снова и снова, опять и опять… – устало пробормотал он.
С лестницы донеслись шаги; Ксантипп поднялся, голый, взял приготовленный для него хитон, зевнул и потрогал колючий подбородок. Придется сходить к брадобрею, а потом в гимнасий, чтобы вернуть ощущение чистоты и свежести.
В комнату вошел Эпикл. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего.
– Ты слышал? – спросил он и, не дожидаясь ответа – было очевидно, что Ксантипп ничего не знает, – продолжил: – Мильтиад умер. В первую ночь в тюрьме. Нашли уже окоченевшим около часа назад. Лекари говорят, что не выдержало сердце. Его сыну уже сообщили.
– Из-за раны? Лихорадка?
– Возможно. Конечно, и рана сыграла роль. А еще тюрьма и штраф, способный разорить и богатую семью. Кто ж знает? Фемистокл предполагает выступить на его похоронах.
– Разумеется.
Ксантипп задумчиво потер подбородок. Эпикл настороженно наблюдал за ним.
– Как ты узнал, что я здесь? – внезапно сказал Ксантипп.