– Мы приготовили полную сумму. Пятьдесят талантов серебром. Ты когда-нибудь видел так много? Понадобится целый караван повозок! Триста тысяч драхм. И чего ради? За один день жизни? Не знаю, может, я еще не буду платить.
– Ты заплатишь, – тихо сказал Фемистокл. – Эти деньги позволили твоему отцу умереть почетной смертью, а не от ножа или чего похуже. Боги дали ему так много. – Он на мгновение задумался, прежде чем продолжить. – Если хочешь, я пришлю за ним людей сегодня вечером – чиновников экклесия. Мы пересчитаем их на агоре, и да… мы торжественно и во всеуслышание благословим имя твоего отца, чтобы каждый афинянин, каждый мужчина и каждая женщина знали, что твоя семья предоставила серебро.
– Что ж, весьма любезно с твоей стороны. Думаю, это порадовало бы тень моего отца.
– И вам не придется ничего продавать? Дома? Что-то еще? Мильтиад был богаче, чем я думал.
– У нас есть новый рудник, и отец вел дела с некоторыми торговцами. Есть долги, но мы выживем…
Кимон замолчал и, сделав еще глоток, протянул мех с вином Фемистоклу. Пока мужчина пил, Кимон наклонился ближе и прошептал ему на ухо:
– Я собираюсь убить Ксантиппа.
Фемистокл вздохнул и, демонстративно запечатав мех затычкой, отложил его в сторону.
– Нет. Ты этого не сделаешь. А если сделаешь, попадешь в ту же тюрьму, где держали твоего отца. Следующий судный день через неделю. Тебя потащили бы в ареопаг, твою судьбу решили бы голосованием. Ксантипп – человек популярный. Семья его жены – богата и влиятельна. Ты не смог бы заплатить еще один огромный штраф, чтобы остаться в живых. Сейчас в тебе говорит вино, понимаю. Я ничего не слышал, а если бы и слышал, то слова – это просто гнев и ветер.
– Ответственность на нем, – упрямо возразил Кимон. – Сердце моего отца не выдержало напряжения и стыда из-за того, что его взяли, как обычного преступника, из-за того, что ему пришлось предстать перед судом и быть брошенным в яму! Я клянусь…
Он повысил голос, и Фемистокл подошел ближе, загородив широкой спиной дверь во внешнюю комнату.
– Сынок, не надо угрожать. Вокруг есть и другие уши, не только мои. Пожалуйста. Не говори ничего такого, что мне придется повторить перед присяжными. Ксантипп…
Кимон зашипел от боли и ярости при этом имени.
Фемистокл подождал и продолжил:
– Ксантипп возбудил дело о потере, о катастрофе. Капитаны твоего отца рассказали, как все было. У тебя нет причин для мести. Он заслуживает смерти не больше, чем твой отец, ты можешь это понять? И изгнания не заслуживает. Мы подвергаем остракизму людей, которые слишком много возомнили о себе, которые обладают слишком большой властью. Это здесь неприменимо, и ты не смог бы собрать шесть тысяч голосов. Ксантипп – это имя в Афинах. Более того, он мой друг и хороший человек, хотя я признаю, что он, кажется, благоволит Аристиду. Такие люди вне твоей досягаемости, Кимон. Ты должен это понимать.
– Не понимаю. И я найду способ, – сказал Кимон. – Тебя это не касается, куриос. Это касается меня и моего отца, который был хорошим человеком. Он умер от стыда и боли, когда дома за ним должны были ухаживать его рабы. Я найду способ…
– Я сберегу для тебя серебро, – пообещал Фемистокл. – По крайней мере, могу взять на себя это бремя, пока у тебя горе. Прикажу отвезти его в здание совета на агоре…
– Туда, где держали моего отца. Где он умер, – перебил его Кимон.
– Да, – словно в молитве, склонил голову Фемистокл. – Хотя он не плакал и не жаловался. Он ушел как человек перед своими богами. Если позволишь, Кимон, могу я выступить на похоронах в честь твоего отца?
Юноша обнял его. Фемистокл подождал, пока утихнут рыдания, и продолжил: