Женщина, мальчишки, груда тел в костре – за что?! Не понимаю! В голове не укладывается!
Покончив с подготовкой и стараясь при этом не всматриваться в лица, я накрыл тела простынями, и только тогда направился к пепелищу.
Зюзя, стремясь запомнить всё увиденное накрепко, в тот момент стояла рядом. В её глазах я отчётливо видел ужас, боль, непонимание, ирреальность происходящего. Больше скажу, всей кожей ощущалось её желание забыть это жуткое зрелище; закричать, давая выход раздирающей душу боли наружу, заплакать. Но плакать, как и кричать, собаки не умеют. Только выть. И она именно так и поступила: громко, тягостно, словно пела погребальную песню.
Почему не похоронил сразу? Не знаю… Мне казалось, что неправильно провести последние дни, часы, секунды пребывания на этой земле вниз головой, как туше на бойне, даже если ты покойник.
Пусть отдохнут, пусть просто полежат. Сегодня они – последние в моём списке…
… Три неглубокие могилки я вырыл найденной в полусгоревшем сарае лопатой на обочине дороги, уже глубоко ночью. Зюзя, по-прежнему сохраняя молчание в отношении меня, снова пришла помогать и с ожесточением гребла землю под себя лапами. Комья летели в разные стороны, мелкое крошево исчезало в темноте. Вред один от такой помощи, по большому счёту, но я не сказал ни слова. Для неё это было очень важно, нужно, правильно.
В изголовьях поставил по кресту. Наскоро сделал – по две ветки проволокой скручивал и втыкал в рыхлую, неосевшую землю. Ни имён, ни фамилий, ни вероисповеданий… но оставлять просто три безвестных холмика рука не поднялась. У человека даже после смерти хоть что-то своё должно остаться, для памяти.
Спите спокойно, для вас всё закончилось. А я к колодцу, привести себя в порядок. У живых всегда дел много…
…Про Колю с его семейством я больше не вспоминал. Выбросил этого человека из головы как ничего не значащий эпизод путешествия, только и всего. Вычеркнул из своей жизни. Просто всё, если смотреть без иллюзий: было выгодно – шли вместе, стало неинтересно – разошлись каждый по своей дороге. Так бывает. Никто никому ничего не должен, ничем не обязан.
… Мы сидели в полной тишине, при тусклом свете звёзд. Спать не хотелось. Пережитое крепкое вцепилось в подсознание, раз за разом подсовывая тягостное ощущение безнадёги, депрессивности, уныния.
Пели ночные птицы, трещали цикады и звенели неуместно-жизнерадостными трелями сверчки. Как будто весь окружающий мир нашёптывал: «Живите дальше… Надо жить… Вы не знали этих людей, кто они вам?..».
Враньё. В этом, с недавних пор ненаселённом, пункте, остались наша с ушастой беззаботность, остатки веры в разум человечества, в мирное сосуществование. А для Зюзи ещё и произошло прощание с детством. Болезненным, страшным ударом по морде от реальной жизни. Тогда, при первом визите в это проклятое место, она испытала всего лишь шок. Теперь пришло осознание и ужас реальности.
Мне сейчас было легче, чем ей. Я все эти внутренние терзания, перемалывание сознания уже прошёл тогда, при первом визите в мёртвый город, у ржавого мальчишечьего грузовичка без одного колёсика. Теперь пришла очередь разумной нахлебаться варева судьбы по самую маковку. Не смог я подругу от этого уберечь и назад не отмотаешь, к сожалению.
Ничего, она справится, она сильная.
Не знаю, сколько мы так пробыли, глядя в никуда. Я не лез с разговорами, искренне надеясь, что доберман обратится первой. Нет таких слов, чтобы ушастую успокоить; а любая попытка с моей стороны наладить диалог будет выглядеть недостойно, словно заглаживание вины за своих двуногих собратьев. Даже определение вспомнилось этому мерзкому ощущению: «Испанский стыд».
– Что дальше? – тихо, словно шелест ветерка, раздалось в моей голове.
Страшный, пугающий своей глобальностью и важностью вопрос.
– Я не знаю. У меня нет ответа. Ты должна решить сама.
– Я не хочу решать. Я! Не хочу! Решать!!! – мыслеголос повысился до визга. – Я просто хочу жить и не бояться, – уже тише. – Не бояться людей с их оружием, не прятаться в лесах, словно я сделала что-то плохое. Я хочу радоваться и быть счастливой.
Я криво усмехнулся.