Комната с привидениями

— Несчастный, вам нужно лечиться. Караульный, уведите его!

Шесть дней и шесть ночей Щепке пускали кровь, ставили нарывные пластыри и чем только не пользовали, а потом он вновь попросил об аудиенции с адмиралом. Тот согласился. И вновь Щепка рухнул к его ногам и запричитал:

— А теперь, адмирал, вы должны умереть! Вы не послушали моего предупреждения, и должны умереть! Крысы — и говорят, что закончат работу к двенадцати ночи: а они никогда не ошибаются в своих расчетах. Тогда придет конец и вам, и мне, и всем остальным!

Ровно в полночь доложили, что в трюме огромная течь: вода хлещет внутрь, и поделать уже ничего нельзя. Все они пошли ко дну, все до единого. А когда то, что крысы (они были водяные) оставили от Щепки, прибило к берегу, сидевшая на останках преогромная жирная крыса, засмеялась и, едва только тело коснулось суши, нырнула и была такова. Останки были покрыты водорослями. Коли взять их тринадцать пучков, высушить и сжечь, то в треске пламени можно расслышать очень ясно тринадцать слов:

У дерева есть ветка, У матроса есть кепка, А у меня будет Щепка!

Та же сказительница (вероятно, потомок ужасных древних скальдов, что, сдается, посвятили все свое существование единственной цели — морочить голову людям, вставшим на путь изучения иностранных языков) неизменно настаивала на одном ложном утверждении, по вине которого я во многом и завел обыкновение вновь и вновь посещать всякие гнусные места, коих вообще-то следует избегать. Утверждение заключалось в том, что все эти жуткие истории происходили с ее собственными родственниками. Из уважения к сему достохвальному семейству я запретил себе сомневаться в правдивости нянюшкиных сказок, в результате чего они, принимаемые мной за чистую монету, оказали необратимое действие на мой пищеварительный тракт. Няня, например, рассказывала о некоем сверхъестественном звере, предвещавшем человеку скорую гибель, который явился на улице одной горничной, когда та вышла за пивом к ужину: сперва (как я помню) он принял облик черного пса, после чего стал подниматься на задние лапы, раздуваться и в конечном итоге превратился в гигантскую четвероногую тварь, размерами значительно превосходящую гиппопотама. Я предпринял слабую попытку найти научное объяснение существованию сей твари — не то чтобы слова няни показались мне неправдоподобными, просто тварь была слишком громадна и не укладывалась в моей маленькой голове, — однако Мила в ответ оскорбленно заметила, что та горничная приходилась ей невесткой. Тогда я окончательно сдался и записал сей зоологический феномен в число бессчетных кошмарных существ, что являются мне по ночам. Была у няни еще одна байка про призрак молодой женщины, которая вышла из стеклянного шкафа и преследовала другую молодую женщину, покуда та не навела справки и не выяснила, что останки первой (вот же иные носятся со своими останками!) спрятаны в этом стеклянном шкафу, а должны быть захоронены в совершенно другом месте со всеми почестями, положенными за плату в размере до двадцати четырех фунтов десяти шиллингов. У меня имелись свои, притом корыстные, причины подвергнуть сомнениям этот рассказ, ибо в нашем доме тоже водились стеклянные шкафы, и как же иначе я мог уберечь себя от вторжения юных покойниц, на похороны коих требовалось потратить такую уймищу денег, когда я сам получал лишь два пенса в неделю? Однако моя беспощадная няня вновь выбила почву из-под моих нетвердых детских ног, заявив, что второй молодой женщиной была она сама, и я не мог сказать «не верю» — это было попросту невозможно.

Вот лишь несколько из неделовых путешествий, которые я совершал против собственной воли, будучи юным и легковерным чадом. Что касается последней их части, то не так давно я вынужден был — по хладнокровной и решительной просьбе одного человека — вновь отправиться в подобное странствие.

Гость господина Завещателя

Жил-поживал на свете один человек. Хотя ему не было еще и тридцати лет, он повидал мир, подвизаясь на самых разных — подчас никак не связанных между собой — поприщах (среди прочих чудных его затей была, к примеру, военная служба в Южной Америке), однако ни в чем толком не преуспел, влез в долги и скрывался от кредиторов. Он занимал унылейшие комнаты в гостинице «Лайонс инн», однако на двери — или на дверном косяке — значилось вовсе не его имя, а имя его покойного приятеля, умершего в этих комнатах и завещавшего ему всю мебель. О мебели и пойдет дальнейший рассказ. Давайте для удобства назовем предыдущего жильца, чье имя сохранилось на двери и на дверном косяке, господином Завещателем.

Господин Завещатель снял эти комнаты в «Лайонс инн» почти пустыми: в спальне было очень мало мебели, гостиная же вовсе стояла необставленной. Прожив в таких условиях несколько зимних месяцев, он нашел свое жилье весьма неуютным и холодным. Однажды за полночь, когда сидел за столом и написать предстояло еще очень много, прежде чем отправиться спать, он вдруг обнаружил, что закончился уголь. Внизу уголь был, но до этого момента господин Завещатель никогда не спускался в подвал. Впрочем, ключ от подвала лежал на каминной полке, и, если бы он все же спустился, то наверняка мог смело набрать угля. Что касается его горничной, то она жила в какой-то богом забытой дыре у реки, по другую сторону Стрэнда, среди фургонов для угля и лодочников (ибо в те времена на Темзе еще были лодочники). Больше же никто не мог ему помешать: ведь остальные обитатели «Лайонс инн» видели сны, пили, спьяну рыдали, предаваясь унынию, делали ставки, размышляли об учете и продлении векселей — словом, наяву и во сне были заняты исключительно своими делами. Господин Завещатель взял свое ведерко для угля в одну руку, свечу и ключ — в другую и спустился в безотраднейшее из подземелий, где отдавалось эхом громыхание запоздалых экипажей по мостовой, а водопроводные трубы, по-видимому, поперхнувшись Макбетовым «аминь», тщетно пытались его выплюнуть. Блуждая там от двери к двери без всякого результата, господин Завещатель наконец подошел к невысокой дверце со ржавым навесным замком, который отпирался его ключиком. С превеликим трудом отворив дверь и заглянув внутрь, он увидел не уголь, а груду мебели. Испугавшись, что по ошибке проник в чужие владения, он вновь запер дверь, нашел свой собственный подвал, наполнил углем ведерко и вернулся к себе.

Когда в холодный предрассветный час господин Завещатель наконец улегся в постель, увиденная в подвале мебель не давала заснуть: так и каталась на колесиках у него в голове. Особенно ему был нужен письменный стол, и именно такой стол пылился в подвале поверх прочих предметов обстановки. Когда горничная наутро выбралась из своего логова, чтобы вскипятить для господина Завещателя чайник, он искусно завел разговор о подвалах и мебели, однако понятия эти, судя по всему, никак не соединялись у нее в мозгу. Когда она отбыла, он сел завтракать и опять-таки подумал о мебели внизу. Замок на двери совсем заржавел — следовательно, вещи пролежали в том подвале долго, все о них забыли, а может, их владелец и вовсе умер. Несколько дней он терзался такими размышлениями, пытался навести справки в «Лайонс инн», но не преуспел, и, наконец, решил позаимствовать письменный стол. Той же ночью господин Завещатель осуществил задуманное, а очень скоро в придачу к столу позаимствовал и кресло, а вслед за ним — книжный шкаф, затем диван, ковер и маленький половичок. К тому времени он понял, что «в мебель далеко уже зашел»[29] и теперь может позаимствовать остальное. В конечном счете он перетащил к себе все, что было в погребе, и запер его навсегда (прежде он тоже запирал его после каждого визита). Мебель он переносил в комнаты в самый темный час ночи и чувствовал себя при этом в лучшем случае похитителем трупов. Все предметы были покрыты голубым пушком плесени, и ему приходилось, мучаясь угрызениями совести, подолгу оттирать их у себя в комнате, пока Лондон спал.

Господин Завещатель благополучно прожил в меблированных комнатах два-три года, а то и больше, и со временем сумел убедить себя, что мебель принадлежит ему. Он пребывал в этой приятной уверенности, когда однажды ночью заслышал на лестнице шаги, а потом чья-то рука нащупала на двери молоток, и комнату огласил столь громкий и зловещий стук, что господину Завещателю показалось, будто в его кресле лопнула пружина, — с такой поспешностью он из него выскочил.

Со свечой в руке господин Завещатель подошел к двери и обнаружил за ней очень бледного, очень высокого, очень сутулого человека с очень щуплыми плечами, очень узкой грудью и очень красным носом — иными словами, обедневшего аристократа. Он был в потрепанном черном сюртуке, застегнутом спереди скорее на булавки, нежели на пуговицы, а под мышкой то и дело сжимал, словно играя на волынке, зонтик без ручки.

— Покорнейше прошу прощения, — произнес незнакомец, — но не подскажете ли…

Тут его взгляд остановился на одном из предметов в комнате.

— Что вам подсказать? — уточнил господин Завещатель, с мгновенной тревогой подмечая эту заминку.

— Простите, — сказал незнакомец, — я не о том хотел спросить, но… не может ли быть, что одна из вещиц в вашей гостиной принадлежит мне?

Господин Завещатель начал было, запинаясь, отвечать, что не имеет ни малейшего понятия, о чем речь, но тут гость проскочил мимо него в комнаты и самым чудовищным образом принялся осматривать мебель. Господина Завещателя прошиб озноб. Осмотрев сперва письменный стол, гость объявил: «Мой!» — потом изучил кресло и заключил: «Мое!» Так же он поступил с книжным шкафом («Мой!»), затем приподнял уголок ковра («Мой!») и сходным образом исследовал все предметы мебели из подвала («Мой!», «Мое!», «Моя!»). Ближе к концу обыска господин Завещатель подметил, что его гость изрядно накачан спиртным — если точнее, джином. Не то чтобы он едва держался на ногах или у него заплетался язык, нет, скорее наоборот: от джина и то и другое перестало у него гнуться.

Господин Завещатель пребывал в ужасном состоянии, ибо (если верить его рассказу) впервые за все время со всей ясностью осознал возможные последствия своего безрассудного и опрометчивого поступка. Когда они немного постояли в тишине, оглядывая друг друга, он с дрожью в голосе начал:

— Сэр, я в полной мере осознаю, что обязан предоставить вам объяснения, возместить ущерб и вернуть вашу собственность. Все это я непременно сделаю. Позвольте обратиться к вам с нижайшей просьбой не впадать в гнев и даже в естественное для таких обстоятельств раздражение, а тихонечко…

— Выпить, — вставил незнакомец. — Охотно соглашусь.