Поэтому, отыскав его в сутолоке продымленного подвала, она молча увела его за собой, посадила в машину, отвезла домой.
— Я уезжаю, — сообщила, ничего не объясняя, потому что молчание было красноречивей слов.
Наутро в прихожей, в последний раз оглядывая его лицо — для целей запоминания, для тайных дневников мемории, сказала:
— Не звони мне больше…
Он на секунду задержался на пороге — и эта секунда была значимей целой тонны невесомой словесной шелухи.
— Когда вернешься? — спросил отчужденным, хриплым после короткого сна голосом.
— Никогда, — ответила она. — Я уезжаю насовсем.
Только после его ухода можно было, наконец, расплакаться, жалея себя, вытряхнуть на стол содержимое сумки, чтобы в хаосе ее скомканных внутренностей отыскать успокоительное, чтобы взбудоражен но. разворошить нагромождение милых феминистических пустячков — помад, тушей, теней, пудр, записных книжек, сломанных шариковых ручек, тампонов, противозачаточных таблеток, чьих-то визиток, чьих-то Любовей, чьих-то воспоминаний… А потом, уронив на пол целую гору недавно казавшегося совершенно необходимым хлама, — рыдать, рыдать, рыдать, размазывая по лицу невесть откуда взявшуюся влагу. Потом, взбесившись сознанием того, что расставание с ним дается ей слишком тяжело, чересчур трудно, не так, как до сих пор давалась ей вся ее жизнь, отшвырнуть от себя весь этот хлам, все приметы и признаки старой жизни — и помады, и тени, и таблетки, и чьи-то визитки, и чьи-то воспоминания, и чьи-то Любови…
А потом, забыв, что искала, зачем лезла в сумку, — реветь, рухнув головой на стол, с палаческой обреченностью сознавая: все, все, все. Теперь уж действительно все…
Глава 7
Угром Настя появилась в студии как ни в чем не бывало, с широченной улыбкой на лице — ни тени душевных переживаний, никакого внутреннего диссонанса!
— Как дела? — уколол ее чей-то вопрос, формальный по форме, но на самом деле прощупывающий-.
— Отлично! — расцвела Настя. У нее был вид прекрасно спавшего человека, у которого превосходное расположение духа служит залогом чудесного цвета лица.
Девушка искала Валеру — ей хотелось просмотреть последние выпуски новостей (и свои собственные, и своих напарниц), чтобы, наконец, оценить их профессиональные плюсы и минусы. Точнее, чтобы оценить свои минусы, их плюсы, оценить, почему она «не тянет», по мнению руководства, которое, кстати, противоречит мнению Протасова. А между прочим, Антон собаку съел в своей профессии и попусту болтать не станет, хотя по информредакции давно уже бродят упорные слухи, будто он, несмотря на жену и двоих детей, по уши влюблен в нее… Наверное, поэтому он предупредил ее вчера, поэтому сегодня встретил ее встревоженным взглядом, безмолвно телепатируя: «Ну, как ты?», на что она ответила ему так же телепатически: «Все в порядке, не беспокойся!»
Обогнув Лену-Карлсона с отглаженным костюмом на вешалке, Настя мимоходом оценила обновку («Фу, какой отвратительный поносный цвет!»), но задерживаться возле гримерши не стала. Она углядела искомого инженера в дальнем конце коридора. Напротив него возвышался оператор Пустовалов с бетакамовской кассетой в руках. Он что-то втолковывал Валере конспиративным шепотком, а тот размеренно кивал в ответ на манер китайского болванчика: «Ладно, понял, все будет нормалек… Ну, ты же меня знаешь, Петрович…»
Насте нужен был именно Валера, но, не решившись прервать беседу из опасения нарваться на фирменное пустоваловское «дерьмо», она завернула в комнату к девочкам-редакторам, будто бы для того, чтобы узнать, что нынче нового в мире. Сообщила с мелодичным смехом, мол, она сегодня дежурная по стране, и поэтому подберите ей, пожалуйста, самые хорошие новости! Девочки традиционно пошутили в ответ:
— Новости отборные, как всегда: одно землетрясение, два урагана, пара убийств, массовое ДТП и теракт… Выбирай, что больше нравится!
— А землетрясение сильное? — поинтересовалась Настя и, услышав, что всего-то пять баллов, пара сотен жертв, да еще и не у нас, а где-то на другом конце земного шарика, проговорила, смеясь: — Беру, заверните! А остальное оставьте себе, пожалуй…
Все было привычным — шуточки, булькающее кипение рабочего полудня, раскаленная не то чтобы плохи-" ми — как всегда! — новостями лента информагентства, улыбки, смешки, взаимная осторожная приязнь…
Одна из редакторш, кажется, ее звали Оксаной, потянулась к полке, уставленной тесно прижатыми друг к другу папками. Вдруг с резкостью внезапного узнавания Настя увидела на ней свой давнишний эфирный костюм. Откуда у бедной трудяжки подобная роскошь?
ebooksa