– Он был верующий и по-своему набожный человек, – отвечала Соня.
– А церкви какой он был?
– Православной.
– Мы все православные, – улыбнувшись, заметил дядя и продолжал: – Неужто же он не нашел никакого священника, которого бы он чтил и который бы запретил ему малодушничать?
– Я не знаю; вероятно, нет; он был за границей и ему было слишком тяжело.
– Простите, барышня, это просто трусость и большой грех – так поступать.
– Трудно других судить, – как-то стыдясь, заметила Соня.
– Конечно, один Бог ему судья, вы простите меня.
– Вы говорили, как должно: в чем же мне вас прощать?
– Жозеф, пройдем к тебе, если можно.
– Я не могу в себя прийти! – твердил Иосиф, вставая.
– Наверно, бабочка какая-нибудь напортила вашему знакомому! – сказала им вслед Ольга Ивановна.
– По себе судите? – откликнулся Виктор.
Как только они остались втроем, Иосиф бросился расспрашивать Соню о причинах смерти Адвентова.
– Я знала это; это было ведь дней пять тому назад, на днях его привезут сюда.
– И ты могла молчать? Грех тебе, Соня!
Не останавливаясь, та продолжала:
– Он писал мне перед своим… перед тем, как хотел это сделать. Он говорил, что очень обманулся в том, на чем хотел построить свою дальнейшую жизнь, свое счастие, и что ему ничего нет в будущем; что этим обманом вычеркнуто и все прошлое.
– Но что же это? Что же это? – восклицал Иосиф. – А его искусство? И потом, не старик же он.
– Да, он не стар, но и не так уж молод, и потом, он свою личную жизнь ставил ближе к себе, чем искусство; он был очень одинок последнее время. Я его не оправдываю, но понимаю. Представь себе, что ты любил кого-нибудь и строил на этом чувстве будущее, а потом бы оказалось, что тебя не только не любят и не любили, но и не могли любить?