– Не люблю! – лихо ответила тетя Саша.
Перешли в гостиную, где дребезжащее фортепьяно оживляло старые оперетки под разнеженными вином пальцами Александры Матвеевны. Лизавета Петровна, сидя на диване, подпевала басом.
– А Цукки, как она в Эсмеральде вылетала, восторг! – И шаткие ноги старой дамы старались изобразить воздушный полет той, другой. Уходя к себе, вдруг пошатнулась, ухватясь за дверь.
– Смолоду головокружениями страдала, – улыбнувшись Иосифу, она пролепетала.
– Рассказывайте! – рассмеявшись, заметила Лизавета, и под руку повела подругу.
Часы глухо прошипели двенадцать, когда Иосиф в своей комнате, постояв минуты две перед образом, стал раздеваться при свете лампадки. Перекрестившись еще несколько раз мелко и спешно, он юркнул на заскрипевшую кровать, и нежный пух подушек уже готов был охватить его сладкой дремотой, но в натопленной маленькой комнате плохо спалось, и, как часто ночью, стал Иосиф прислушиваться к шороху и шуму в тетушкиной спальне за тонкой перегородкой. Он, и не видя той спальни, ясно себе ее представлял: у его кровати – сундук, за его сундуком – тетушкина шифоньерка, меж окон – туалетный стол, в углу образник, затем комод, стол, в другом углу – тетушкина кровать. Он даже представлял, что тетушка делает: она стоит в одной рубашке перед свечкой и ищет блох на ночь.
Лизаветин голос донесся:
– Размываться сегодня не будете?
– Не буду, – как-то смущенно созналась другая.
– И чего вы до сих пор скрытничаете? Всем ведь это известно; я думаю, Аришка, и та давно знает.
– Ты думаешь? откуда же ей знать? откуда ей знать? – заволновалась тетя Саша.
– Так сказала; может, и не знает.
Помолчав, тетушка стукнула какой-то посудиной и снова начала:
– Ведь вот, лицо раньше всего тела стареется, и зачем это так?
– Для смирения, – отозвался бас.
– Знаешь? – не унималась Александра Матвеевна, – что доктора говорят, это чистый вздор, просто для страха говорят, с попами стакнувшись. Да и потом, каждые десять лет разное говорят: то пей, то не пей, то гуляй после обеда, то лежи. Мари Зенькина всегда мазалась, а до шестидесяти лет была прелестна, помнишь?
– Как была рожей, так и осталась рожей.
– Ах что ты, она была очень недурна – пикантна. Развяжи-ка мне…
В эти минуты ночных откровенностей тетушка была даже на «ты» с Лизаветой Петровной.
– И знаешь, у этой Мари ни подмышками, нигде, ну понимаешь, нигде не было волос; она даже к доктору обращалась, но тот ответил: «Помилуйте, это же гораздо красивее, многие просят вывести наоборот».
ebooksa