– Нужно его Закрыть. Мы говорим – и он кричит. Ты стал раздражителен. – Соня сняла вязаный платок и накрыла клетку.
– Хочешь, я сыграю что-нибудь? – предложила она, проходя в соседнюю комнату, такую же высокую и неуютную, но темнее.
– Пожалуйста, я люблю, как ты играешь.
– Ну, любить особенно нечего, я с четырнадцати лет забросила музыку, и если двинулась с тех пор, то уж во всяком случае не вперед.
– Я не о технике говорю.
– Ах, о чувстве! – Передернув плечиками, горбунья села на высокий стул и заиграла суховато и серьезно.
– А где Екатерина Петровна?
Окончив пьесу, играющая повернулась на вертящемся стуле лицом к собеседнику и ответила:
– Где Катя? Не Знаю. Скоро будет свисток и все равно все к завтраку сойдутся.
– И Иван Павлович?
– И Иван Павлович.
– Не люблю я его.
– Слышала не раз. – Посмотрев на свои ноги, не касавшиеся пола, она добавила с улыбкой:
– Сегодня на горе я видела подснежник.
– И я их скоро увижу.
Во время завтрака Марья Матвеевна подала распечатанное письмо племяннику со словами:
– Вот почитай сам, что Анна пишет о твоих делах. Путает, по-моему. Была у твоей матери сестра какая-нибудь?
– Не Знаю наверно; кажется, что была.
– Ну, так вот, будто она где-то умерла и какие-то капиталы тебе могут достаться. Конечно, все суды и банки будут всякие гадости делать, но помечтать можешь.
Екатерина Петровна, накладывая Иосифу любимые куски на тарелку, внимательно слушала, улыбаясь. Оставшись вдвоем с Егеревым, она продолжала молчать, убирая чашки.