– Вы думаете?
– Конечно, я думаю. Кто же иначе? Ну, граф, становитесь на колени. –
– Постойте, у меня всё чулок валится.
– Что? чулок?.. Это ничего. –
– Постойте, синьор Кальяни, я еще подумаю, – протестовала г-жа Риди, но певец уже торжествовал.
– Когда женщина собирается думать, она уже согласна! –
Тут он только заметил меня.
– А, и милый Фома здесь? – и потом, понизив голос, добавил: «Теперь я немного освобожусь и охотно посмотрю ваши образчики».
Но мне не пришлось воспользоваться его приглашением, так как дома я нашел письмо от хозяина, вызывавшего меня немедленно в Пистойю, а также самого Якова Кастаньо, который, как оказывается, всё время меня искал, чтобы взять у меня обратно адреса своих клиентов и вернуть мне мой список, которые мы перепутали в первой же вечер. Валерио благополучно живет с Клементиной, часто пишет мне, синьор Сколастика, кажется, сама не заметила, как обвенчалась с графом. Синьор Кальяни также блистает в роли Тизбы, так и не видав моих образчиков. Зато какие образчики доставила мне Флоренция на всю мою жизнь, любви и претензий, забавных и печальных случаев, сплетений судьбы и истинного чувства!
Остановка
В городе можно было бы в случае крайней нужды и усталости сесть хотя бы на кучу серого снега, а здесь в семи верстах от Царского!..
Автомобиль лежал на боку, отделенный большой канавой от дороги в лужах. Екатерина Петровна посмотрела вслед уходившему без шубы шофёру и улыбнулась.
Видите, мисс Битти, как опасно делать такие признания: даже автомобиль не выдержал и сковырнулся…
Маленькая англичанка протянула руки вперед, будто прося о помощи.
– Ничего, ничего! Теперь придется маршировать по грязи часа два. Что ж делать! Не влюбляйтесь!
– Катя, вы сама, вы сами…
– Что я сама? Я сама влюбилась в Володю? У нас ото запрещено законом, а я – человек рассудительный. Володя – мне брат.
– Вы сами заставили меня признаться… Вырвали у меня мой секрет и смеетесь… Вы – злая девушка, Катя!
– Я не смеюсь, я шучу. Если вам это неприятно, я перестану. Очень скучно ждать. Хорошо, что не холодно и нет дождя.
Екатерина Петровна подняла лицо к бледно-бурому небу и, запахнувшись широким пальто, продолжала: