Лавка древностей. Томъ 2

Постель ея была усыпана зелеными листьями и зимними ягодами, собранными въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ она любила прогуливаться.

— Когда я умру, положите возлѣ меня что нибудь такое, что любитъ свѣтъ и всегда живетъ подъ открытымъ небомъ, говаривала она.

Она умерла. Умерла милая, нѣжная, терпѣливая, благородная Нелли. Ея птичка — маленькое, ничтожнѣйшее существо, которое можно было бы задушить однимъ пальцемъ — весело прыгала въ клѣткѣ, а она, эта прелестная дѣвочка, обладавшая такимъ мужественнымъ сердцемъ — лежала неподвижно и это благородное сердечко навѣки замолкло въ ея груди.

И куда дѣвались слѣды заботъ, страданій, усталости. Все исчезло, уступивъ мѣсто полному счастью и спокойствію, такъ ярко отразившемуся на ея чудномъ, улыбающемся личикѣ.

А между тѣмъ она не измѣнилась. Она была все та же Нелли, какой мы ее знали: то же нѣжное, милое личико, которое когда-то озарялось отблескомъ родного очага — какъ сонъ, какъ мечта пронеслось оно сквозь притоны нищеты и бѣдствій; то же кроткое, ангельское выраженіе, которое освѣщало его и у двери школьнаго учителя, въ лѣтній, теплый вечеръ, и у топки горна въ холодную, дождливую ночь, и у постели умирающаго мальчика. Таковы должны быть ангелы, которыхъ мы увидимъ во всемъ ихъ величіи послѣ смерти.

Старикъ держалъ ея безпомощную, похолодѣвшую ручку, ту самую ручку, которую она въ послѣдній разъ протянула ему, улыбаясь, которою она держала его за руку во время ихъ долгихъ странствованій. Онъ прижималъ ее къ своей груди, стараясь ее отогрѣть. Иногда онъ подносилъ ее къ губамъ, а затѣмъ опять пряталъ на груди и бормоталъ, что теперь она становится теплѣе. И когда онъ это говорилъ, онъ съ отчаяніемъ взглядывалъ на окружающихъ, точно умолялъ ихъ помочь ей.

Она умерла и теперь ужъ не нуждалась ни въ чьей помощи. Не будетъ больше голосокъ ея раздаваться въ этихъ старинныхъ комнатахъ, куда она вносила жизнь даже тогда, когда ея собственная жизнь быстро угасала. Она погибла безслѣдно и для своего садика, за которымъ такъ ухаживала, для своихъ любимыхъ уголковъ, гдѣ она нерѣдко сиживала часами, погруженная въ раздумье. Не будетъ она уже гулять по тѣмъ тропинкамъ, по которымъ чуть не вчера еще проходила, не будетъ радовать взоры всѣхъ любящихъ ее: никто и ничто не увидитъ ея больше.

— Небесное правосудіе не оканчивается на землѣ, говорилъ школьный учитель, цѣлуя ее въ лобъ и заливаясь слезами. — Что такое наша жалкая земля въ сравненіи съ тѣмъ міромъ, въ который отлетѣла эта юная душа? Если бы мы могли нашимъ горячимъ пожеланіемъ вернуть ее къ жизни, скажите, кто бы изъ насъ рѣшился его произнести?

XXXIV

Съ наступленіемъ утра, когда пріѣзжіе стали покойнѣе относиться къ своему новому горю, учитель разсказалъ имъ о послѣднихъ минутахъ ея жизни.

Она скончалась два дня тому назадъ. Всѣ ея друзья собрались у ея постели, съ минуты на минуту ожидая ея кончины. Они всю ночь то разговаривали съ ней, то читали ей вслухъ, но, наконецъ, ее стало клонить ко сну. Судя по нѣкоторымъ фразамъ, еле слышно произнесеннымъ ею во снѣ, ей снились нѣкоторыя сцены изъ ея скитаній съ дѣдушкой, но не тяжелыя, — тѣ, повидимому, отступили на задній планъ. Она нѣсколько разъ горячо благодарила кого-то — вѣроятно, тѣхъ добрыхъ людей, которыхъ Господь посылалъ имъ на помощь — и все повторяла: да благословитъ васъ Богъ. Она умерла въ полной памяти и вовсе не бредила. Только одинъ разъ ей представилось, будто какая-то чудная музыка раздается въ воздухѣ. Богъ знаетъ, можетъ быть, она и точно слышала ее!

Она спала тихо, очень тихо. Когда она открыла глаза, она пожелала, чтобы всѣ еще разъ ее поцѣловали и затѣмъ, повернувшись къ дѣдушкѣ съ нѣжнѣйшей улыбкой — всѣ присутствовавшіе при этой сценѣ увѣряютъ, что они никогда ничего подобнаго не видѣли и что ея улыбка на всю жизнь врѣзалась у нихъ въ памяти — обвила руками его шею, да такъ и умерла въ его объятіяхъ. Даже не замѣтили, какъ она испустила духъ.

Она часто разсказывала о двухъ сестрахъ, называя ихъ своими милыми друзьями, и не разъ выражала желаніе, чтобы имъ какъ нибудь передали, что она часто ходила за ними во время ихъ прогулокъ и что она много, много о нихъ думала. Въ послѣдніе дни она часто вспоминала о Китѣ: просила передать ему, что помнитъ и по-прежнему любитъ его и что ей очень хотѣлось съ нимъ повидаться. Даже и тогда воспоминаніе о Китѣ вызывало у ней легонькій смѣхъ, чуть-чуть напоминавшій ея прежній ясный, веселый смѣхъ.

За всѣмъ тѣмъ она ни на что не жаловалась, ничѣмъ не бывала недовольна. Кроткая, покойная, какъ и всегда — она лишь съ каждымъ днемъ становилась серьезнѣе и все горячѣе выражала окружающимъ свою любовь и признательность — она угасла, какъ гаснетъ вечерняя заря въ тихій, лѣтній день.

На утро, не успѣло солнце подняться, какъ ужъ ея маленькій любимецъ, тотъ самый мальчикъ, что ночью жаловался могильщику на страшный сонъ, принесъ засушенные цвѣты, просилъ, чтобы ихъ положили ей на грудь. Съ вечера, прежде чѣмъ идти спать, онъ долго бродилъ около ея комнатки; слѣды его маленькихъ ножекъ ясно запечатлѣлись на снѣгу, подъ ея окномъ: ему вообразилось, что ее оставили тамъ одну, и онъ не могъ перенести эту мысль и долго сторожилъ ее.

Мальчику приснился и другой сонъ: будто она возвратилась къ нимъ такой, какой всегда была. Онъ убѣдительно просилъ, чтобы его впустили къ ней, увѣряя, что никого не будетъ безпокоить: онъ, молъ, одинъ весь день просилѣлъ около братца, когда тотъ умеръ, и былъ очень радъ, что ему позволили быть такъ близко возлѣ него. Его, конечно, пустили и онъ сдержалъ свое слово: такъ велъ себя, что у него можно было бы поучиться и взрослымъ.

До его прихода старикъ ни разу не отошелъ отъ ея кроватки, не произнесъ ни одного слова, развѣ только обращаясь къ ней. Когда-жъ онъ увидѣлъ ея любимчика, онъ заволновался, пожелалъ, чтобы тотъ подошелъ ближе и затѣмъ, указывая на ея кроватку, въ первый разъ залился слезами. Видъ ребенка благотворно подѣйствовалъ на него, поэтому ихъ оставили наединѣ.

Мальчикъ съумѣлъ своей безхитростной лаской, своими разсказами о ней нѣсколько успокоить старика: уговорилъ его отдохнуть немного, потомъ повелъ гулять. Словомъ, старикъ почти безпрекословно исполнялъ все, что тотъ хотѣлъ. И такимъ-то образомъ въ день похоронъ онъ совсѣмъ увелъ его изъ дому, на томъ основаніи, что надо, молъ, собрать для нея свѣжихъ листьевъ и ягодъ.

Это было въ воскресный ясный зимній день. Когда они шли по деревнѣ, всѣ давали имъ дорогу: кто кланялся старику, кто почтительно жалъ ему руку; иные стояли съ непокрытой головой, когда онъ проходилъ мимо: да поможетъ ему Богъ, да подкрѣпить его въ его великомъ горѣ, говорили они ему вслѣдъ.

— Сосѣдка, отчего это нынче всѣ въ траурѣ? У всѣхъ либо черный крепъ на рукѣ, либо черная ленточка на шляпѣ, спросилъ старикъ, останавливаясь у хижины, гдѣ жила мать его маленькаго провожатаго.