— Как вы думаете, кто убил Эллу?
Игланова отвела глаза, лицо ее еще сильнее побледнело.
— Не спрашивайте.
— Но вы же хотели помочь…
— Только не так… Я не могу причинить зло людям, которые мне дороги.
— Если вы не поможете, то Джейн придется худо… И виноваты в этом будете вы.
— У меня хорошие адвокаты, — фыркнула она, снова отводя глаза.
— У Джейн адвокаты не хуже, — соврал я. — Мы уже обсудили тактику действий, если против нее выдвинут обвинение. Они намерены обвинить вас, ведь у вас было больше других оснований желать устранения Эллы.
Это было жестоко, но нужного эффекта достигло.
Она повернулась ко мне, раскосые глаза широко раскрылись… и я впервые увидел, что глаза у Иглановой серые, холодные, как лед, и сверкающие, как сталь.
— Пусть. Я не боюсь.
— Даже общественного мнения? Долгих месяцев до суда и после него? Ведь Джейн не смогут осудить, тогда займутся вами… и, может быть, обвинение удастся доказать? Независимо от того, будут ли у вас адвокаты или нет.
Казалось, белому лицу бледнеть сильнее некуда, но если это вообще было возможно, именно так и произошло.
— Тогда все узнают правду, — хрипло выдавила она, пронзив меня своими серебристыми кошачьими глазами.
— И это правда?
— А разве вы не знаете? Не можете представить? Ведь все так просто. Вот почему я уже несколько недель не сплю. Вот почему ужасно расхворалась. Вот почему вчера я чуть не рухнула на арабеске в «Лебедином озере»… Я так ослабла… Совсем не потому, что какие-то ужасные люди бросали на сцену всякую гадость, а потому, что я боюсь за человека, которого боготворю!
— Кого?
— Алешу.
На несколько минут я лишился дара речи, а Игланова, потрясенная значением своего признания, торопливо допила чай, и тонкая струйка потекла у нее по щеке.
— Но почему он это сделал? — спросил я наконец как можно мягче, щадя ее потрясенные чувства.