— Вам много пришлось общаться с Глисоном? — поинтересовался я, прежде чем он перешел к неизбежным излияниям про душу настоящего артиста, который борется за красоту и страдает от непонимания.
— С Глисоном? — Он выглядел смущенным; биография Джеда Уилбура, видного хореографа середины двадцатого века, оборвалась на первой главе. — Вы имеете в виду того инспектора? Нет, у меня и без него хватает причин для беспокойства. Вы же понимаете, он готов запретить нам поездку в Чикаго. И даже если мы туда поедем, мой балет может оказаться не готов: что прикажете делать со всеми этими проклятыми перерывами? Сегодня выдался ужасный день… поверьте мне. Труппа работала хуже, чем обычно… если такое возможно. Как мухи в клейстере. Хотя могу сказать вам кое-что, чего не говорил даже мистеру Уошберну. Если нам не разрешат выехать в Чикаго, я собираюсь разорвать контракт. Я уже говорил с адвокатом, и он подтвердил, что я имею на это законное право.
— Я уверен, Глисон сумеет разобраться до начала чикагских гастролей.
— Я тоже на это надеюсь, — Уилбур налил себе еще.
— А как вы думаете, кто все это сделал? — вопрос был задан неожиданно.
— Что сделал? Совершил убийства? Не имею ни малейшего понятия. Скажите, тот хам из комитета ветеранов сегодня появлялся? Как его, кажется, Флир?
— Не думаю. Мы с мистером Уошберном отправили всех визитеров, включая прессу.
— Похоже, он настроен против меня лично. Это откровенное преследование. Почему из всех либералов в театрах Нью-Йорка выбрали именно меня? Единственная, кто хоть как-то интересуется политикой, — это… Игланова.
— После всего, что вы сказали, причина мне ясна. Вы в своем деле первый, а значит, представляете удобную мишень. Если вас действительно удастся свалить, это можно подать как серьезную победу. И оправдать свое существование.
Тщательно сплетенный лавровый венок был принят с молчаливой благодарностью. Он долго переваривал мои слова о его первенстве в балете: Уилбур… а уже потом Тюдор, Баланчин, Эштон, Роббинс. Такие мысли ему явно нравились. Лицо смягчилось, он почти расслабился.
Я снова повторил вопрос:
— Кто убил Эллу и всех прочих?
— Я не уверен, что мое мнение представляет какую-то ценность. Понимаете, я в труппе человек новый. И не слишком хорошо представляю внутреннюю интригу. Я слишком поглощен был собственными трудностями и не обращал внимание на окружающих, хотя, возможно, стоило. Но подумайте сами, как непросто создать два балета, защищать свою репутацию и еще беспокоиться о серии убийств. Я думаю, что если смогу пережить будущий месяц, то сразу после премьеры в Чикаго до конца лета уеду на Бермуды. Больше я просто не выдержу.
— Но вы же давно знаете всех участников этих событий. Балет — очень замкнутый мир, и не имеет значения, в какой труппе вы работаете.
— Это верно. Но балетные труппы чем-то напоминают семьи. Внутри они все разные… и неважно, как хорошо вы их знаете извне.
— Вы давно знали Эллу?
— Да. Если не считать Луи, она была в труппе единственным человеком, которого я хорошо знал.
— И все-таки, давно вы ее знали?
— Вы спрашиваете, как полицейский, — хмыкнул он.
— Тронут вашей иронией, но вот именно так я зарабатываю себе на хлеб с маслом. Вы всегда можете перейти в другую труппу или уйти на Бродвей, я же на службе, и вокруг не так много такой же приятной работы.
ebooksa