Золотой лев,

Один португальский купец спросил другого - "Почему султан продает такую черную драгоценность? Если бы она была моей, я бы привязал ее к своей кровати!’

‘До меня дошли слухи, что это своего рода месть, - последовал ответ. - ‘Вы можете сказать, что она высокородная, посмотрите на ее красивые руки, нигде на них нет мозолей. Говорят, что ее личность будет раскрыта, когда ее поставят на площадку. Они говорят, что одно ее имя будет стоить десять тысяч серебряных рупий.’

‘Тогда кто же она, царица Савская?’

‘Мне все равно, как ее зовут, я бы взял ее в любой день недели.’

А потом, в один из моментов, когда она была согнута пополам и полностью обнажена, раздался арабский голос, говоривший - "Она не была обрезана, посмотри на ее губы и на ее бутон, который все еще цел. Так что она все еще испытывает удовольствие. А другой отвечает - "Это стыдно и нечисто, когда они кричат и стонут, но такие женщины отчаянно нуждаются в мужчине. Чем чаще их берут, тем они счастливее.’

‘Так ты сделаешь за нее ставку?’

- Зачем тратить деньги? Такая женщина отдаст себя тебе просто так!’

Она провела ужасную, беспокойную, полную слез ночь. Утром ей дали миску пшенной каши, затем на нее вылили ведро воды, и скучающая толстая африканка средних лет смазала жиром ее кожу, чтобы она засияла так, что Юдифь вдруг почувствовала себя почти благодарной за нежную заботу, которую девушки проявили, готовя ее к встрече с принцем.

Часы тянулись медленно. Постепенно загон, где ее держали, прямо за самой торговой площадкой, опустел, и рабов одного за другим уводили на продажу. Она слышала голос Оманского аукциониста, говорившего по-арабски, когда он описывал каждый новый товар и призывал покупателей увеличить свои ставки. Затем к ней подошел африканец, сам раб аукциониста, схватил веревку, висевшую у нее между грудей, и повел к колоде. Внезапно она поняла, что аукционист говорит о ней, говоря: "А теперь, уважаемые господа, у меня есть драгоценный камень, который я могу вам предложить, собственность самого султана Садик-Хана Джахана, которую он захватил, когда она была достаточно глупа и горда, чтобы поверить, что может тайно шпионить на Занзибаре. Эта женщина - генерал Юдифь Назет!’

Из толпы участников торгов и зрителей вырвался вздох, сопровождаемый возбужденным гулом болтовни, так что аукционисту пришлось кричать, чтобы его услышали - "Она - гордость неверного народа Эфиопии, бич правоверных, убийца тех, кто любит Бога ... но наш великий султан смирил ее и теперь, в своей бесконечной щедрости, предлагает ее любому мужчине, который захочет ее заполучить.’

Раздалось громкое приветствие, и аукционисту пришлось подождать, пока оно утихнет, прежде чем он продолжил - ‘Но это еще не все. Эта женщина - не просто мстительная демоница. Она шлюха, шлюха, которая открыла свои ноги мужчине и приняла его семя внутрь себя. Теперь она носит ребенка, которого продают вместе с ней ... ребенка английского морского капитана Генри Кортни, которого люди называли Эль-Тазар, ибо, подобно Барракуде, он безжалостно убивал, нанося удары по кораблям правоверных. Господа, следующий предмет на аукционе - генерал Юдифь Назет!’

И вот под одобрительные возгласы, свистки, непристойные предложения, выкрикиваемые на бесчисленных языках, Юдифь вывели из загона и вывели на площадь, чтобы продать.

***

Хэл вытер пот со лба и сделал все возможное, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце. Вдоль одной стороны рынка стояла крытая трибуна с двумя рядами скамеек, приподнятых достаточно высоко, чтобы самые богатые покупатели могли с некоторым комфортом наблюдать за происходящим. На полпути к этой трибуне была сооружена специальная ложа для султана и нескольких избранных гостей, чтобы они могли сидеть, укрывшись от посторонних глаз. Хэл тем временем прятался среди простого люда и сброда, толпы из нескольких сотен человек, теснившихся в неосвещенном открытом вольере под ярким полуденным солнцем, и все они кричали, толкались и вертелись, изо всех сил стараясь получше разглядеть рабов, когда их выставляли на продажу. Стоящий лицом к неуправляемой толпе, настоящий невольничий блок выглядел как короткий пролет из четырех ступенек, если смотреть сбоку. Раба, которого продавали, вели на верхнюю ступеньку, чтобы дать покупателям самый лучший обзор. Аукционист стоял на второй ступеньке, время от времени поднимаясь на третью, если ему нужно было увидеть участника торгов в самом конце толпы. Внизу стояли два самых крупных и мускулистых раба аукциониста, оба с длинными тяжелыми дубинками, которыми можно было бить любого, кто был достаточно глуп, чтобы спрыгнуть и попытаться убежать.

Хэл был примерно в двух третях пути от фронта. Он не брился с тех пор, как покинул Занзибар в ту ночь, когда похитили Юдифь, и к тому же его волосы свободно свисали на лицо. В то же время он был одет в самые роскошные наряды, какие только у него были, с намерением представить из себя человека убогого поведения и нравственности, у которого, тем не менее, были деньги, чтобы потратить их на дорогой пошив одежды. Другими словами, кто-то вроде работорговца.

К его великой ярости, Аболи был оставлен на корабле Риверса "Ахилле" вместе с Большим Дэниелом и достаточным количеством кровожадных людей из «Золотой ветви», чтобы помешать пирату и его команде бежать и оставить Хэла в затруднительном положении, если что-то пойдет не так.

‘Мне очень жаль, старина, - сказал Хэл, - но ты слишком узнаваем, и наша связь слишком хорошо известна. Если тебя заметят, то мое присутствие будет немедленно обнаружено. Мистер Тромп будет моим компаньоном на этот раз. Так будет безопаснее.’

Конечно, Хэл знал, как и Аболи, что было бы гораздо безопаснее, если бы он не сошел на берег, а оставил Риверса, чтобы купить Юдифь и привезти ее обратно на свой корабль. Но ему было невыносимо думать о том, что она столкнется с испытанием быть проданной в рабство без утешения в его присутствии, и он не верил, что Риверс не выкинет какой-нибудь трюк. В конце концов, он был вором по профессии. Было бы глупо не предположить, что если бы он мог украсть Юдифь, то сделал бы это.

А потом, после того как один бедняга за другим были проданы, аукционист вызывал последнюю и лучшую вещь, выставленную на продажу в тот день, и называл имя Джудит, описывая ее таким образом, чтобы порочить и клеветать на нее, даже называя Хэла как отца ребенка ... и вот она стоит на площадке с веревкой на шее и связанными за спиной руками, так что у нее нет никакой возможности прикрыться или защитить свою скромность от злобных взглядов мужчин, которые видят в ней не более чем предмет для торговли и последующего использования.

Хэла переполняла ярость, более сильная, чем та, которую он когда-либо испытывал. Кровь стучала у него в висках, зрение, казалось размытым, когда опустился красный туман, а дыхание стало тяжелым и хриплым. Он был близок к берсерку, сражаясь с безумием, которое в очень редких случаях охватывало его в пылу битвы, и уже был готов в одиночку атаковать сцену, когда почувствовал, как сильная рука схватила его правую руку чуть выше локтя.