Он уже не мог говорить, пока не мог. Он просто приподнял ее правую руку повыше.
– Ладно, – закатила глаза Анна. – Какой же ты упрямый!
Она подтянула рукав тонкого черного свитера повыше и сняла перчатку, позволяя ему разглядеть ее правую руку.
Сама по себе рука была вполне нормальной: маленькая изящная ладонь, длинные тонкие пальцы. Но ее кожа… Леон в жизни такого не видел. Бледная, явно давно скрытая от солнца, она была исчерчена тончайшим узором из красных линий. Они напоминали Леону водоросли, или морозные узоры на стекле, или ажурные листья какого-нибудь экзотического цветка. Линии разветвлялись, тянулись друг к другу и уходили вверх, туда, где все еще была ткань рукава.
– Это шрам, – сказала Анна, не дожидаясь его вопроса. – Он на всю руку, от ладони до плеча. Я его обычно прячу, потому что он, знаешь ли, не очень-то красивый, да и болит, зараза, иногда. Помнишь, я была ведьмой, умеющей предсказывать дождь? Так вот, это он делает меня ведьмой. Перед дождем, а особенно грозой, он болит сильнее всего.
– Впервые… вижу…
– После такого обычно не выживают… Но мне, видимо, очень нужно было выжить.
Леон не представлял, что могло оставить такой шрам, однако не это было важно для него сейчас. В его сознании, утомленном болью и потерей крови, мысли текли не так, как при полной ясности, и приоритеты расставлялись сами собой.
Он все еще поддерживал ее правую руку, а теперь осторожно поднес к лицу и коснулся губами. Когда слов не остается, но очень нужно что-то сказать, приходится искать новый язык. Леон хотел показать ей, что в этом шраме нет ничего некрасивого – скорее, наоборот. Ему было жаль, что Анна все еще чувствует боль, но стесняться этого она точно не должна.
На ее светлой коже остался алый след крови, однако руку Анна не отдернула, она только тихо попросила:
– Леон, не нужно…
Он улыбнулся ей, слабо – так получилось. Он уже слышал приближающийся вой сирен.
Они все-таки дождались.
Дмитрий сидел напротив нее за столом, смотрел прямо ей в глаза – и не мог понять. Во время их прошлого разговора ему казалось, что он хотя бы частично разобрался в том, кто такая Анна Солари. Теперь же ему казалось, что перед ним инопланетянка, и из-за этого у него не получалось даже злиться на нее. А ведь причин хватало!
– Меня не пускают к Леону, – спокойно произнесла она.
На этот раз она пришла к нему не в безупречном деловом костюме, а в свободном длинном платье и ботинках на плоской подошве. Ее волосы чуть заметно вились, они утратили насыщенно-черный цвет, став, скорее, темно-серыми, и несложно было догадаться, что это вымывается тонер. Ну и конечно, левая рука была открыта до локтя, а вот правую полностью скрывали эластичные повязки и перчатка; Дмитрий усвоил, что иначе у нее не бывает.
– Конечно, тебя к нему не пускают, он же в реанимации.
– А тебя пускают.
– Я врач, – напомнил Дмитрий. – А ты ему – никто.
Она пропустила колкость мимо ушей.