Леон тоже не понял его тогда – но понял сейчас. Действительно, какое значение имеют сломанные ребра и порванное легкое, если он все равно собрался умирать? Можно, конечно, валяться тут и жалеть себя. А можно сделать последний рывок и добиться самого важного: спасти Анну и отомстить ублюдку, который сделал с ним это.
Теперь, когда Леон наконец принял решение, подняться оказалось легче, чем он думал. Ярость, кипевшая в его крови, отгоняла боль в сторону, превращая ее в слабую пульсацию в груди. Он все еще был слаб, он задыхался и захлебывался, и потому не мог идти слишком быстро, но он не был беспомощен.
Он, научившийся ненавидеть своего отца, впервые не побрезговал его уроком, потому что перед смертью действительно многое обнуляется.
Каждая пройденная ступенька давалась ему с трудом, каждая была маленьким подвигом, и скоро, поднимаясь, он начал различать голоса Анны и Лирина.
– …Не ты первый, кто пошел на это, и не ты последний, – заявила Анна. Ее голос звучал твердо и уверенно, и Леон гордился ею за это. – Все, что ты делаешь, и все, что ты есть, – это даже не достижение. Это просто твоя болезнь, которой ты не можешь сопротивляться.
– Ты все-таки любопытная, – хохотнул Лирин. – Но это приятное разнообразие по сравнению с обычным «Пожалуйста, не надо!» и «Нет, мне больно!».
Он только изображал веселье, Леон понимал это, даже не видя его. Анна сумела его задеть – да и не удивительно, ведь это она на него вышла. Она видела его насквозь, и Лирин понимал это.
– Тебе нужно, чтобы тебя боялись, и тебя раздражает, что я тебя не боюсь. Но чего мне бояться? Таких, как ты, я видела раньше. Вы существуете испокон веков.
– И кто же мы?
– Отбросы. Генетический мусор, неспособный на гармоничное существование в обществе. Ваши интересы примитивны и просты: убивать, причинять боль, разрушать то, что создано без вашего участия. Вас, по идее, вообще не должно быть, но природа умеет шутить – или, вернее сказать, насмехаться.
Она отступала, а Лирин шел за ней. Он уже ненавидел ее – но не как одну из своих жертв, они для него были безликими. Нет, Анна сумела спровоцировать его, направить всю злость, что у него была, на себя, и только этим объяснялось то, что он не добил Леона. Надо же… Пока Леон хотел спасти ее, она делала то же самое для него.
Но продвинуться слишком далеко Анна не могла, не в этом доме, не против такого противника. Послышались быстрые шаги, шум борьбы, крик – ее крик! И Леон понял, что медлить больше нельзя.
Он прекрасно знал, что такое состояние аффекта. Он читал об этом, изучал, видел людей, которые через него проходили. Но сам Леон не испытывал ничего подобного: вопреки опасениям брата, он прекрасно владел собой и держал злость на коротком поводке.
Сегодня все было по-другому. Когда он понял, что Анна может превратиться в новую кровавую фотографию в полицейском отчете, боль отступила. Его тело снова было сильным, он даже не помнил, куда его ранили. Он ничего не помнил, кроме того, что должен ее защитить.
Когда он выбрался из подвала, они были в прихожей. Лирин поймал ее, сшиб с ног, навалился сверху; он уже занес руку с ножом и готовился ударить. Этот удар не убил бы ее, нет, он и не должен был убить – слишком быстро. Но он ранил бы ее, а Леон не мог допустить даже этого.
Спустя мгновение он уже был рядом с ними. Он выбил нож из рук шокированного Лирина и сбросил этого психа с Анны. Однако Лирин пришел в себя быстро – он не был обычным человеком и даже обычным убийцей. Животное реагирует на самую серьезную угрозу, и Алексей Лирин реагировал.
Они сцепились, сплелись, покатились по полу. Возможно, в другом месте и в другое время Леону было бы проще. Но сейчас он держался лишь за отчаянное желание спасти Анну: повреждения, полученные его телом, давали о себе знать даже через мутную пелену аффекта. Лирин еще и пользовался этим, старался ударить по ране, расширить ее. И все же его злость была привычной и не связанной с Леоном, а для Леона он был единственным врагом, которого нужно было уничтожить до того, как все закончится.