Лисы и Волки

– Вы только побыстрее…

– Разумеется! – выпалил Чучело и вылетел прочь.

Едва его топот стих, я сполз с унитаза, чудом удержав равновесие, и неуверенно продвинулся вперед. Ноги почти не ощущались, и только покалывание в кончиках пальцев подтверждало, что они не ампутированы. Именно на пламя под кожей следовало ориентироваться, чтобы не рухнуть ничком в коридоре. Изенгрину это бы не понравилось, а я бы вряд ли создал стоящее объяснение того, почему весь перемазан кровью и выгляжу так, будто из меня душу выкачали.

Стоило действовать как можно скорее – школа напряглась в ожидании долгожданного спасительного звонка на перемену. В моем распоряжении было мало времени. Если бы Изенгрин не наступил на меня, я бы справился – одним прыжком преодолел пролет, схватил куртку из гардероба и вылез в окно в столовой, где никого обычно нет. Однако теперь возможности мои были весьма ограниченны. Да еще и мнимое отсутствие нижней части тела мешало, пожалуй, даже больше, чем режущая боль и скрежет в пояснице.

Перенося вес на перила, шершавые и горячие, я принялся спускаться по ступенькам. Кинжалы впивались в плоть с каждым шагом, но я терпел, стискивая зубы и отчаянно жмурясь, будто темнота поможет оградиться от чувств. Несколько раз чуть не поскользнулся.

Кто-то когда-то говорил, что боль очищает и приближает нас к Богу. Она уносит наше сознание и позволяет насладиться свободой духа, понять, что наше предназначение мы достигнем, лишь окунаясь в страдания. Острые шипы, наконечники стрел и копий, цепи, иглы, загнанные под ногти – все это и многое другое вырывает наши души, нас самих, из бренных мясных клеток. Это единственный способ познать себя. Кажется, тот проповедник был монахом из монастыря рядом с городом, где находилась больница, в которой меня держали. Его приводили к детям, таким, как я, и он читал им подобные откровения, чтобы убедить их не бояться боли.

Все бы отдал сейчас за избавление от мучений. Ненавижу боль. Еще с пропахшей пылью койки в никчемной городской больнице, представляющей собой больше приют для бездомных, где внушали веру в то, что умирать совсем не страшно, хотя должны были спасать жизни.

На твердую горизонтальную поверхность я ступил, будто мореплаватель, три года не видавший сушу. Хотелось сесть, привалившись к металлической коробке с огнетушителем, но я упрямо пополз дальше, к гардеробной. К моей удаче, пальто висело близко и в той зоне помещения, где меня не мог заметить охранник. Не теряя драгоценного времени – электронные часы тихим механическим пиканьем подгоняли ничем не хуже хлыста, напоминая, что для побега осталось три минуты, – я сдернул его с крючка и поволочился к столовой.

Аккуратно приоткрыв дверь, чтобы не заскрипела, я просунул голову внутрь – ровные ряды белых столов, натертых до блеска, приятный запах пищи, от которого желудок предательски сжался. На цыпочках я прокрался к ближайшему окну – слава богам, его распахнули широко, а повара затаились где-то на кухне, поэтому, не беспокоясь, что кто-то схватит меня за воротник и затащит обратно, я вскарабкался на подоконник и спрыгнул вниз. И, разумеется, потерял равновесие, рухнув в кусты.

Ветки ткнулись в лицо. От удара колени засаднило.

Из окна на шум никто не выглянул, но, решив, что задерживаться все равно не стоит, я заковылял прочь от здания.

Со стороны я, должно быть, напоминал калеку – хромал, хватался за спину, иногда подтаскивал ноги руками за собой, потому что в определенные моменты они отказывались слушаться.

Ветер, холодный и колючий, казался спасением – приятно морозил шею и лицо, целовал ладони и щекотал бока, забираясь под расстегнутое пальто. Когда я перешел на другой конец улицы, понял, насколько освободился от боли. Идти стало проще.

Зима из жестокой и недовольной дикой собаки превратилась в светящегося заботливого ангела, обвившего мою шею белоснежными руками, погружающего в целительный сон.

Глаза слипались, но закапываться в снегу было бы ненормально, поэтому я поставил цель добраться до дома и там забраться под одеяло и отдохнуть.

Я и не заметил, как подошел к рассаженным возле подъезда деревьям – кривым, с осыпавшейся корой и причудливо завитыми стволами, как в фэнтези-книгах об эльфах, вяжущих узлы из древесины при помощи магии, и покрытыми замерзшими почками. Их посадили десять лет назад по требованию старушек, жалующихся на пустоту во дворе, но они разрослись так, что заняли половину детской площадки и накрыли ее сетью переплетенных ветвей. Они будто держались за руки – кого-то это умиляло, а на меня всегда нагоняло мрачное предчувствие неотвратимой беды.

Если бы не треск, раздавшийся из их недр, я бы и не очнулся. Запер бы дверь и отправился в постель. Но он заставил вскинуть голову. Пустая дорога, заметенная снегом, машины, недвижимыми изваяниями замершие возле тротуара, качели, карусели и мрачный уголок деревьев, чужой, враждебный, как описание, вырванное из контекста.

Что-то склизкое надавило на плечи и впилось в шею острыми зубами; щупальца, длинные, тонкие и шуршащие, обвились вокруг сердца, сжав его до предела. Невидимый лед пригвоздил ноги к земле.

Я рванулся, но не смог даже податься вперед.

Сердце упало в пятки, едва догадка осенила разум: причина не в позвоночнике – если бы Изенгрин сломал его так, чтобы меня парализовало, меня бы нашли на полу в том самом классе. Регенерация проходила как следует. Значит, магия.