От Фарер до Сибири

Старый двигатель попыхтел и повздыхал, отправив в воздух множество искр, после чего повел корпус «Енисея» вперед в путь.

В течение тринадцати дней из-за двигателя множество раз мог начаться пожар и загореться все, что находилось на палубе, если бы не члены экипажа. Каждый день с палубы много раз приходилось сметать упавшие искры. У большинства из тех, кто был на борту, на одежде появились выгоревшие пятна. На четырнадцатый день после отъезда из Енисейска мы доехали до Луковой Протоки – притока бухты в нескольких сотнях верст к северу от Туруханска.

Но там не было никаких англичан, а судно дальше идти не собиралось.

На «Енисее» в низовья реки ехали несколько паломников, державших путь к известному Троицкому, или Соловейскому, монастырю, находившемуся неподалеку к югу от Туруханска. Один из пассажиров, происходивший из этого небольшого города, рассказал красивую легенду о святом монастыря – молодом человеке, которого связкой ключей убил купец из старого прославленного казачьего города, от которого сейчас остались одни руины, – Тазовска в Тазовской губе. Молодой человек был в праздник на службе в городской часовне, когда к купцу пришли торговаться тунгусы. Послали за юношей, у которого были ключи к лавке, но он отказался отвлекаться, пока не окончится служба. Когда он пришел домой, купец, который был вне себя, забрал у него связку ключей и ударил ею его по голове, от чего тот умер. Для сокрытия преступления труп был выброшен в море. Спустя много лет слепой из Тазовска, заблудившись, зашел в воду у берега, где он наступил на что-то мягкое и внезапно прозрел. Место обследовали и обнаружили труп исчезнувшего приказчика. Его благородные черты лица и формы тела были мягкие и белые, как у только что скончавшегося. Юношу причислили к святым и перенесли в монастырь у Туруханска, где и по сей день случаются большие чудеса у его могилы в старом монастыре. В это верили сам купец и вся команда судна, а если я сомневался в этих чудесах, я мог сам приехать в монастырь и убедиться.

Во время путешествия вниз по Енисею к судну приставало много каноэ и лодок аборигенов, с которыми шла активная бартерная торговля, особенно во вторую половину плавания. Вполне естественно, что аборигены должны были продавать свои товары задешево, а покупать – задорого, ведь в низовьях Енисея у г-на Кытманова не было конкурентов. Работающий на судне агент или капитан судна, также частично заведующий бартерной торговлей, не заботится о чрезмерной точности мер и весов. Отсутствие контроля оказывает развращающий эффект, каждый превращает это в свою выгоду. Когда один осетр на десятичных весах, неведомых продавцу, весит 100 фунтов, разумеется, соблазнительно записать лишь 60–70 фунтов, заработав таким образом 10–15 крон на рыбе, – любой риск, связанный с таким жульничеством, исключен. Если абориген думает, что получил слишком мало, его ставят перед фактом, что он может вообще ничего не получить, ведь все знают, что он будет умолять купить свой товар и что ему дадут столько, сколько посчитают нужным.

После двухдневной остановки у Луковой Протоки, где крупнейшая енисейская торговая фирма основала рыболовно-торговую станцию, пароход пошел обратно.

На станции я никак не мог выяснить, где в заливе бросит якорь «Минусинск», а потом я узнал, что судно прошло Луковую Протоку за несколько дней до этого. Поскольку «Енисей» уже ушел, а я таким образом был лишен возможности вернуться в цивилизованные края, не было никакого другого варианта кроме как продолжать путь на север и догонять «Минусинск» или английскую экспедицию. То, что капитан Уиггинс направлялся в Енисейский залив, я еще перед отъездом узнал в Енисейске из телеграммы.

Мне удалось договориться с несколькими аборигенами-долганами, которые отвезли меня на лодке к следующей рыболовной станции в 25 верстах к северу. На станции, состоявшей из двух домов, жило четверо русских, двое мужчин и две женщины, причем последние никогда не бывали южнее Туруханска.

На судне привезли рыжую корову. Ее на лодке переправили из Луковой Протоки на станцию Казанское – тамошние обитатели были ей очень удивлены, особенно женщины, никогда ранее не видавшие такого зверя. У северосибирских рыболовных станций растет много травы, благодаря чему рыбаки вполне могут содержать коров с овцами. В Казанском меня приняли весьма гостеприимно. После этого я опять нанял нескольких аборигенов, которые довезли меня до другой станции, Ка-ра-ул, до которой было 40 верст. Меня очень радушно приняли в единственном доме станции, а вечером я лег в свежую мягкую постель. Рано утром следующего дня, пока все еще спали, я уже был на ногах, собираясь прогуляться по окрестностям. Перед домом на привязи сидело двадцать больших прожорливых псов – диких существ, которые не были особо послушными. Если их отвязать, они могли друг друга загрызть. Их использовали в санных упряжках, ели они исключительно сушеную отварную рыбу, в связи с чем осенью для их прокорма предстоящей долгой зимой приходилось заготавливать большие запасы. Увидев меня, все собаки завыли, чем поразительно напомнили диких волков, и начали рваться с цепей. Рядом со станцией находилось кладбище, на котором было примерно двадцать могил; большая часть их уже практически сравнялась с землей, а у некоторых стояли небольшие покосившиеся кресты.

Когда я вернулся домой с прогулки, меня встретили хозяин станции, очень интеллигентный человек, и его жена. Они пригласили меня в гостиную и посадили во главу богато накрытого стола. Во время обеда я узнал, что семью Владимировых по политическим причинам сослали на десять лет в этот отдаленный уголок Сибири. У них отобрали все имущество, лишив их средств к существованию. После упорной и старательной работы за все эти десять лет они так раскрутили станцию, что летом она могла нанимать до 400 рыбаков- аборигенов. Для обеспечения грузовых перевозок между станицей и городком Туруханск использовалось оленье стадо численностью в две тысячи голов.

Жилой дом в Ка-ра-уле был очень уютным. На полу гостиной лежали персидские ковры, а стены украшали большие, тяжелые зеркала, кое-где также висели навигационные и астрономические инструменты.

За время моего двухдневного пребывания на Ка-ра-уле там у берега находилось порядка сорока плоскодонных лодок, на которые грузили муку, чай, табак, лисьи капканы и т. д. Работники-аборигены покидали станцию, разъезжаясь по малым и большим притокам залива, чтобы с приходом зимы отправиться в тундру и начать охотиться на песцов и диких оленей, чью шкуру они обязаны приносить весной и отдавать владельцу станции, когда они туда возвращаются на рыболовный промысел.

Расстояние от Ка-ра-ула далее на север до Гольчихи, где, по моим прикидкам, должен был остановиться «Минусинск», составляло около 350 верст. Мне не удалось найти какого-либо аборигена, который был бы готов отвезти меня так далеко – даже притом, что я предлагал им за это 300 крон. Я обратился к г-ну Владимирову. Он прекрасно понимал, что аборигены не хотели рисковать и плыть так далеко на север в столь позднее время года: могли возникнуть серьезные препятствия в виде штормов и волнений, вызвав большие задержки в пути.

– Но, – тут же добавил любезный купец, – я предоставлю вам лодку и людей, которых вы можете использовать когда угодно.

Поскольку поездка туда и обратно в случае неблагоприятных погодных условий могла занять месяц или продлиться до того времени, когда залив покроется льдом, я не мог принять это очень любезное и бескорыстное предложение, за которое г-н Владимиров наотрез отказался брать какую-либо оплату.

С г-ном и г-жой Владимировыми мы, тем не менее, сошлись в конечном счете на том, что я поеду в одиночку на рыбацкой лодке со станции, которую мне предложили выбрать самому. Мне не нужно было платить за лодку: этот щедрый русский сказал, что у него был недостаток лодок и он их не собирался продавать, но он с огромной радостью предоставит в мое распоряжение одну из них, с которой я буду волен делать то, что мне заблагорассудится.

Приказчик станции, необычайно вежливый и любезный человек, который, впрочем, был выслан из Якутска за убийство, а сейчас был на сезонных работах, помог мне подготовить лодку к отправке. Мне дали в дорогу некоторые запасы еды, в том числе приготовленный г-жой Владимировой жестяной ящик с пирожками и банкой варенья.

8 сентября я отплыл из Ка-ра-ула после сердечного прощания с необычайно смелыми людьми, живущими там. Они все проводили меня до берега, пожелав удачи в поездке. Я взял в руку весло и, прислонившись к ахтерштевню, начал им рулить. Лодка на хорошей скорости понеслась вперед по узкому фарватеру.

В 8 верстах к северу от Ка-ра-ула я прошел Толстый Нос, где находилась рыболовная станция, состоявшая из четырех изб и одной часовни. При свете сумерек я разглядел чум, находившийся на скалистом берегу залива. Я подплыл к берегу, бросил якорь и подошел к чуму. Мужчины из чума были на рыбалке, но вернулись домой вскоре после моего прибытия – они принесли с собой много вкусной стерляди. Женщины получили несколько муксунов (еще одна вкусная рыба) – наверное, стерлядь для них была слишком шикарной.

Подул свежий северо-восточный ветер, из-за чего я с наступлением темноты решил переночевать в чуме. На следующее утро был северо-северо-восточный ветер, что обещало день, полный трудностей, однако мне по-любому нужно было отправляться в путь. На юракском, который знал один из долганов, мне дали некоторые рекомендации о том, куда держать курс. Залив тем временем расширился, образовав множество мысов и бухт, на больших отрезках вода у берега была такой мелкой, что там даже не могла пройти плоскодонная лодка с осадкой 1,5 фута. Аборигены, которые были очень удивлены не только моим появлением в вечернее время, но еще в большей степени – умением говорить по-юракски, проводили меня до берега, с охотой проинформировав об условиях в низовьях Енисея.