По крутому склону, заросшему колючей лещиной, я взобрался на высокую сопку и впервые в это утро увидел на большом расстоянии чистое, глубокое небо, освещенное золотыми лучами утреннего солнца. Оно начинало припекать, но до самого дальнего горизонта стлалась широчайшая тень от леса, густо напоенного остывшей за ночь росой, и поэтому в воздухе пока не чувствовалось зноя. Постояв несколько минут на вершине, я спустился вниз, углубился в заросли, но скоро сообразил, что слишком далеко ушел от Кривой протоки, где с минуты на минуту мог появиться Дынгай.
В самом деле, что случилось с Василием Карповичем? Ведь если уж таежник даст слово, то непременно сдержит его. Я вспомнил просветлевшее лицо Дынгая, когда он узнал, что я собираюсь побывать у них на Гаиле и не прочь, если случится оказия, отправиться в глубь тайги на какую-нибудь жемчужную речку.
— Однако, поедем! — решительно заявил он. — На моей оморочке куда хочешь доберемся. Ты не гляди, что она такая маленькая, зато очень быстрая. Может быть, на твое счастье, крупную жемчужину найдем. С тобой вместе искать будем — и найдем. Дело это, знаешь, такое: целую сотню перловиц выудишь, и ни одной жемчужинки! А в другой раз только опустишь драгу на дно, зачерпнешь две-три ракушки — и сразу, знаешь, удача. Может быть, ты счастливый, на твое счастье и найдем, верно?
Его темное, немного скуластое лицо, с маленьким, чуть приплюснутым носом, полными мясистыми губами и блестящими, как две черные смородины, глазами, все время улыбалось. Дынгай был невысокого роста, тонок, очень подвижен, с грациозной, легкой походкой. Он был добр, бескорыстен, готовый в любую минуту помочь человеку, какого бы труда ему это ни стоило. Тронутый до глубины души его согласием поехать со мной хоть за сто километров на жемчужные речки, я вначале подумал, что сам Дынгай держит туда путь и поэтому так легко соглашается взять меня с собой, а когда я узнал, что он это делает исключительно ради меня, то, честно говоря, пришел в смятение. Я уже хотел было отказаться или сказать ему, что заплачу за дорогу, но Дынгай, словно разгадав мои мысли, вдруг произнес:
— Там наши люди ракушку все равно ракушку ловят. Давно я у них не был, пора проведать...
Словом, все в нем привлекало и как бы говорило людям: «Я дитя природы, простое, открытое, всем, чем владею, готов поделиться с вами, чтобы и вам, и мне было хорошо... Смотрите, как прекрасен мир вокруг, смотрите, по какому изумрудному лесу, омытому свежей росой, мы идем; какое беспредельное светлое небо над нами, какие чистые, звенящие на перекатах реки несут наши быстрые, как птицы, лодочки-оморочки!.. Чего вам еще не хватает? Же́мчуга? Давайте отправимся вверх по Гаилу, и, если посчастливится, я выловлю со дна нашей родной реки крупную, с воробьиное яйцо, жемчужину, точно такую, какую я два года назад привез в Хабаровск и подарил моей любимой учительнице Марии Петровне...»
Ах, какая это была жемчужина!
Когда Василий Карпович каким-то чудом заметил большую яйцевидную ракушку, то для верности отбросил драгу, нырнул с лодки в светлую воду Гаила и одним рывком выдернул жемчужницу из крепкого песчаного дна. Он тут же почувствовал, что ракушка живая, что в руке у него она смыкает свои упругие створки. Он залез в лодку и дольше обычного разглядывал эту удивительно крупную ракушку с множеством возрастных колец на наружной стороне светло-коричневых створок. На дне лодки лежало около сотни других ракушек, гораздо меньших размеров, которые он собирался, когда вернется на берег, бросить в котел с кипящей водой, чтобы они легко раскрылись. А эту же перловицу ему почему-то захотелось открыть сразу, живую, но это ему никак не удавалось сделать. Мускулы, замыкавшие створки, были настолько упруги, что Дынгай, как ни старался, не мог просунуть между створками острие своего охотничьего ножа. Изрядно повозившись с ней, он бросил перловицу на дно лодки, решив, что сварит ее после вместе с остальными.
Василий Карпович запустил в воду ручную драгу, вытащил еще пяток ракушек, посидел, покурил и стал собираться на берег.
Солнце уже заметно сместилось к западному горизонту, небо немного потемнело и, отразившись в реке, погасило и ее. Дынгай взял весло и погнал лодку к узкому распадку, который сбега́л прямо к воде чистой золотистой косичкой. Долго не раздумывая, он развел костер, повесил над ним на перекладине небольшой котел, который всегда возил с собой, а когда вода в котле закипела, бросил туда с десяток ракушек, в том числе и ту, яйцевидную, которая особенно привлекла его внимание.
Вскоре Василий Карпович достал ее оттуда, дал ей немного остынуть на траве, а когда легко раскрыл ее ножиком, даже перламутр на внутренней стороне обеих створок удивил Дынгая своими яркими радужными переливами. Когда он извлек из мантии моллюска огромную жемчужину ярчайшей белизны и изумительного блеска, то на минуту закрыл глаза, — так заиграло в ней вечернее солнце. Потом он долго рассматривал жемчужину, которая была размером с воробьиное яйцо и довольно тяжела на вес...
Василий Карпович сразу оценил все качества этой счастливой находки и, чтобы она получше затвердела, решил, как это еще делал его дед, Яков Дынгай, немного заморить ее во рту, хотя и без того жемчужина была хорошо созревшей и достаточно твердой. Он положил ее за правую щеку и так сидел у костра почти час. Он замаривал жемчужину и думал, как с ней поступить. Ее, конечно, можно было кому-нибудь продать за хорошую цену, но Дынгай совершенно не нуждался в деньгах. Прошлой зимой он сдал одной пушнины на шестьсот рублей да надрал коры бархатного дерева больше полутонны — тоже немалую сумму ему еще причиталось получить.
И тут Василий Дынгай вспомнил свою учительницу Марию Петровну, у которой побывал недавно в гостях, когда ездил в Хабаровск проведать сестру Оксанку, студентку пединститута. Он привез Марии Петровне пару чудесных рогов, сброшенных весной на Алге старым изюбром. Рога действительно были редкостные, с семью ростинями на каждом стволе. Если бы напасть на след такого изюбра в июне, в пору пантовки, когда рога только начинают расти, густо наливаясь кровью, ох и дорогие были бы панты!
Дынгай вспомнил счастливое лицо учительницы, общую радость в ее доме, когда вместе с Оксаной пришел туда с подарком...
Вот уже скоро пять лет, как Мария Петровна покинула нанайское стойбище на Гаиле, где три зимы учительствовала в начальной школе. Дынгай пришел к ней учиться уже взрослым парнем, известным охотником-пантоваром и отличным ныряльщиком за даурской жемчужницей, которую тогда впрок заготовляли для пуговичных фабрик. Дынгаю очень хотелось выучиться писать и читать. Оксанка, младше его на семь лет, ходила в пятый класс, а он, взрослый Василий, кормилец семьи, едва-едва по складам мог прочесть заголовки в газетах.
Мария Петровна понимала, что посадить Василия за одну парту с мальчишками нехорошо: будут над ним смеяться. И она решила учить его по вечерам у себя дома.
Василий стал усердно заниматься. Как только заметит огонек в окне у Марии Петровны, так отправляется к ней с книгами и тетрадями под мышкой. За первую зиму Василий выучился читать и писать и кое-что стал понимать в арифметике. Через два года Василию открылись книги, и границы мира так широко раздвинулись, что он по-настоящему оценил великое благо, которым осчастливила его Мария Петровна, худенькая девушка с пышными золотистыми волосами и такими глубокими голубыми глазами, что Дынгай сравнивал их с горными озерами. Дынгаю нравилось заглядывать в глаза учительницы, когда она, довольная его успехами, весело улыбалась. Он очень привязался к Марии Петровне. Она была одних лет с ним, но Василий ставил ее значительно выше себя за ее ум, знания и особенно за душевную доброту. Он очень скучал, когда она уезжала по делам в район, и спешил в Ключевую встречать ее. Не торопясь, плыли они на оморочке навстречу течению: она сидела против Дынгая и вязала венок из таежных цветов, которые собирал для нее на остановках Василий, а он, не сводя с нее глаз, медленно, чтобы как можно дольше длилась дорога, отталкивался шестом. Однажды он так загляделся на нее, что забыл про шест и их снесло течением на добрых пять километров. А когда хватились, что плывут вниз, весело рассмеялись. Марии Петровне было хорошо плыть с Василием по светлому Гаилу, вдоль высоких лесистых берегов, в погожий летний день...
За три зимы, пока Мария Петровна учила Дынгая, он прошел программу четырех классов. Ему даже казалось, что он перегонял Оксанку, и часто подтрунивал над сестрой: мол, она медленно ползет, ровно жемчужница по песку, хотя Оксанка ничуть не ползла, а училась на круглые пятерки...
Дынгай дал себе клятву, что никогда в жизни не покинет свою учительницу, всегда будет следовать за ней и во всем помогать ей. Он не допускал даже мысли, что она когда-нибудь уедет отсюда, так как считал свое стойбище и свой родной Гаил лучшим, самым счастливым местом на земле.
И вот Мария Петровна собралась уезжать. Она уезжала в Хабаровск к своему другу, с которым училась в институте и все эти годы переписывалась. Она не сказала Дынгаю, который вез ее в Ключевую, что едет к своему будущему мужу, но Василий Карпович смутно догадывался об этом. Он почти всю дорогу молчал, положив на колени весло, целиком доверившись стремительному течению реки, гнавшему вперед берестяную лодочку.
ebooksa