— Однако, живой? — крикнул он в ответ, а когда подплыл и сошел на берег, то рассказал: — Ты знаешь, как дело было? Рано утречком кинулся к оморочке, а она чего-то вся прохудилась. Верно, коряжина прошла мимо и ударила в борт или еще что, однако, сильно прохудилась моя оморочка. Пришлось чинить. Два часа, наверно, чинил. Чиню, понимаешь, а сам все время о тебе думаю. Как это, думаю, худо получилось: пригласил человека и оставил его в тайге. Очень, знаешь, худо вышло так. Однако, ты не серчай, пожалуйста, все равно на жемчужную речку успеем сходить, честное слово, успеем...
Честнейший Василий Карпович извинялся бы еще долго, но я сказал ему, что ни минуты не сомневался в нем, и он успокоился.
Мы вытащили оморочку на песчаную отмель. Выгрузив свое немудреное хозяйство, Василий Карпович перевернул лодочку, простучал днище кулаком, показывая, что отлично заделал пробоину.
— Ну, хорошо, что живой! — с нескрываемой радостью опять повторил он. — Сейчас, знаешь, дело быстро поправим. Костер есть, хлеб привез и лук привез. Рыбу быстро наловим и сварим, знаешь, уху, а то ты совсем, наверно, голодный.
Он подошел к костру, поправил рассыпавшиеся, полуистлевшие хворостинки, потом собрал немного еловых шишек и бросил в огонь. Тотчас взвился зеленоватый пахучий дымок, довольно приятный человеку и весьма неприятный комарам.
Выкурив трубку, Василий Карпович взял острогу, которую всегда возил с собой, прошел по камням до середины протоки, лег лицом вниз и стал высматривать рыбу. Он некоторое время лежал без движения, но вдруг локоть его стал медленно приподниматься, потом стремительно опустился, и не успел я даже заметить, как он уже вытащил из воды тайменя. Он снял его с остроги и кинул на берег. Не прошло и получаса, как Дынгай таким образом добыл трех тайменей и, очень довольный, что так удачно порыбачил, стал готовить обед. Я хотел помочь ему, но он не позволил.
— Ты у меня гость, я и угощать тебя должен, — сказал он, и лицо его, как всегда, сияло: — Вот когда-нибудь я к тебе в гости приеду, тогда, конечно, ты меня угощать будешь, верно?
— Непременно, Василий Карпович, только приезжай!
— Ну вот видишь, правильно я сказал!
Обед получился вкусный. Уха, чуть пахнущая дымком, была очень хороша, а таймень, изжаренный на вертелочке в собственном жиру, оказался восхитительным. Потом началось чаепитие. Дынгай налил в большую жестяную кружку крутого кипятку, поставил кружку на левую ладонь и, посапывая, с величайшим наслаждением стал пить чай.
— Хороший, знаешь, чаек, — сказал он, отдуваясь и с хрустом откусывая сахар. — Я, конечно, лучше с соленой кетой люблю чай пить, однако жаль, что нет кетовой колодочки! — так на Дальнем Востоке называют соленого лосося.
Покончив с чаепитием, Василий Карпович предложил немного отдохнуть. Я не стал возражать, целиком доверившись ему и не жалея о том, что Дынгай не спешит в дорогу. Зато историй, одна другой лучше, рассказал в этот день Василий Карпович великое множество и все требовал, чтобы я непременно записывал их.
— Не пора ли в путь, Василий Карпович?
Он глянул на небо, измерил прищуренным глазом тень от одинокой лиственницы, росшей на берегу, и сказал:
— Однако, пора!
Было уже два часа дня. Погода немного испортилась. Из-за сопок вдруг выплыла темная, взлохмаченная туча и закрыла солнце. Ветер был слабый, и туча долго не опускалась. А когда пошел теплый дождь, она в нескольких местах разорвалась и в узкие просветы снова брызнули золотистые солнечные лучи. Над тайгой поднялись испарения, от них возникали причудливые миражи. Довольно долго виделся мираж, удивительно похожий на изюбра, — почти живое изображение красавца оленя, который приходил на Кривую протоку, но не с пантами, а с уже выросшими огромными рогами, гордо вскинутыми к спине. Он, казалось, плыл над лесом, перебирая тонкими ногами и пронзая отвилками своих рогов голубое небо.
— Поедем, однако! — решительно заявил Дынгай и зашагал к реке.
Он поднял оморочку, спустил на воду и бросил в нее ватную куртку, две жестяные чашки, котелок, чайник и оставшуюся луковицу. Потом он раскидал погасший костер, затоптал каждую тростинку, чтобы ни одна искорка не осталась в траве.
Не так-то просто было уместиться вдвоем в узкой оморочке. Сперва Дынгай велел мне сесть в носовой части, а сам устроился в середине. Не успел он оттолкнуться шестом, как лодчонка сразу же зачерпнула бортом воду; тогда Василий Карпович переместился ближе к корме, однако и это не помогло. Наконец Дынгай нашел точку, лодка приобрела устойчивость, и мы отчалили от берега. Но тут за нами полетели комары, и, когда я начинал двигаться, чтобы почесать затылок или плечо, тотчас же наклонялся то один, то другой борт, и оморочка, как строптивая лошадь, готова была сбросить меня на быстрине.
— Ты, знаешь, терпи лучше, — сказал Дынгай, — сиди себе тихо, а то, понимаешь, беда будет. Видишь, и меня кусают, а я ничего, терплю...
ebooksa