– Нет, я так не считаю, – раздраженно ответил я. – Скажи, разве я когда-нибудь так рисовал?
– Нет, никогда!
– Вот видишь!
– Наверное, действительно дело в скипидаре или чем-то еще, – согласилась Тэсси.
Она облачилась в японскую накидку и подошла к окну. Я скреб и тер, пока не выбился из сил, и наконец, собрав кисти, швырнул их в холст с проклятием, лишь тон которого достиг ее ушей.
Несмотря на это, она отреагировала мгновенно:
– Давай! Ругайся, валяй дурака и порть кисти! Ты три недели работал над этим этюдом, а теперь посмотри! Зачем было протыкать холст? Ну что за люди эти художники!
Я почувствовал стыд, как обычно и бывало после подобных вспышек, и отвернул испорченное полотно к стене. Тэсси помогла мне почистить кисти, а потом ускользнула переодеваться. Из-за ширмы она изводила меня советами насчет того, как вести себя в случае полной или частичной потери самообладания, пока, видимо, решив, что я уже достаточно наказан, не приблизилась, умоляя застегнуть кофточку на плече – там, где ей было не достать.
– Все пошло наперекосяк, когда ты вернулся от окна и рассказал об ужасном человеке, которого видел у церкви, – объявила она.
– Да, наверное, это он заколдовал картину, – зевая, согласился я и взглянул на часы.
– Седьмой час, знаю, – заметила Тэсси, поправляя перед зеркалом шляпку.
– Да, – ответил я. – Прости, что задержал тебя так надолго.
Я выглянул из окна, но тут же с отвращением отпрянул, ибо юноша с одутловатым лицом стоял на церковном дворе. Тэсси заметила мое нервное движение и высунулась наружу.
–
Я кивнул.
– Не могу разглядеть лица, но он кажется… жирным… и мягким. Так или иначе, – продолжила девушка, повернувшись ко мне, – едва я на него посмотрела, как вспомнила сон – ужасный кошмар. Или, – пробормотала она, – это вовсе был и не сон… – Откуда мне знать? – улыбнулся я.
Тэсси улыбнулась в ответ.
– Ты был в нем, – пояснила она, – а значит, можешь кое-что помнить.
– Тэсси, Тэсси, – перебил я, – не пытайся льстить, утверждая, что грезишь обо мне!
– Но это правда, – настаивала она. – Хочешь, расскажу?