Король в Желтом

Я распылил фиксатив на холст и сказал:

– Продолжай.

– Мы встретили Келли и Малышку Барнс, танцовщицу, и… и остальных… и я ранила сердце мужчины.

– А теперь вернулась ко мне, Тэсси?

Она рассмеялась и покачала головой:

– Это – брат Лизи Берк, Эд. Настоящий джентльмен.

Я имел дерзость дать ей несколько отеческих советов насчет флирта, которые она встретила широкой улыбкой.

– О, я, конечно, могу вскружить голову, – заметила она, разглядывая жевательную резинку, – но только не ему. Лиззи – моя лучшая подруга.

Тэсси рассказала, как Эд, вернувшийся с чулочной фабрики в Лоуэлле, Массачусетс, обнаружил, что они с Лиззи выросли, да и сам он стал замечательным молодым человеком, и, раскошелившись на полдоллара, заказал мороженого и устриц, дабы отпраздновать новую должность – место продавца в отделе шерстяных изделий в Мэси. Прежде, чем ее рассказ подошел к концу, я продолжил рисовать, и она приняла прежнюю позу, смеясь и чирикая, как воробышек. К полудню этюд начал мне нравиться, и Тэсси подошла на него взглянуть.

– Так-то лучше, – сказала она.

Я был с ней согласен и со спокойной совестью принялся за еду. Тэсси расположилась напротив, разложив свой обед на чертежном столе. Мы выпили кларета из одной бутылки и прикурили от одной спички. Я очень привязался к ней. На моих глазах из хилого, неуклюжего ребенка она превратилась в тоненькую, изящную женщину. Тэсси позировала мне уже три года и была моей любимой натурщицей. Меня действительно тревожило, кем она станет – «стрекозой» или «муравьем», как говорится в басне, но я не замечал в ней никаких изменений к худшему и в глубине души знал, что все будет хорошо. Мы никогда не говорили о нравственности, и я не собирался это начинать, отчасти из-за собственных смутных о ней представлений, отчасти из-за уверенности: Тэсси все равно сделает по-своему. Впрочем, я надеялся, что она избежит напрасных тревог, искренне желал ей добра и не хотел терять лучшую из своих натурщиц. Я знал, что «кружить головы» (ее выражение!) для таких, как она, лишь игра, что флирт в Америке совершенно отличается от флирта в Париже. Я не питал иллюзий и понимал: однажды кто-то отнимет у меня Тэсси… так или иначе. Убеждал себя, будто брак – ерунда, но в глубине души мечтал, что для нее все закончится священником и венчанием. Я – католик. Внимая торжественной мессе и осеняя себя крестом, я чувствую, как все вокруг, включая меня, наполняется радостью, а от исповеди становится легче. Человек, долго живущий один, должен кому-то открывать свое сердце. Кроме того, Сильвия была католичкой, а этого мне было достаточно. Впрочем, речь шла о Тэсси, а она – совсем другая: тоже воспитана в католической вере, но куда набожней меня, – так что, в конце концов, я не переживал за свою натурщицу, пока она не влюбится. Когда же это произойдет, все решит рок, и в глубине души мне оставалось только молиться, чтобы он хранил Тэсси от людей вроде меня и направил к Эду Берку или Джимми МакКормику, да благословит Господь ее милое личико!

Она сидела и пускала в потолок кольца дыма, звеня льдинками в бокале.

– Знаешь, прошлой ночью я тоже видел сон, – заметил я.

– Только не об этом типе, – рассмеялась она.

– Именно о нем. Кошмар, похожий на твой, только еще ужасней.

С моей стороны было безрассудством сказать это, но всем известно, как мало такта у художников. – Кажется, я задремал около десяти, – продолжал я. – И открыл глаза уже во сне. Полуночные колокола, ветер в ветвях и гудки пароходов на заливе звучали так отчетливо, что я не уверен, пригрезилось мне это или нет. Я лежал в ящике со стеклянной крышкой и видел проплывающие над головой фонари, ибо, должен сказать, Тэсси, меня везла повозка, обитая тканью, трясущаяся по каменной мостовой. Некоторое время спустя мое терпение кончилось, и я попытался пошевелиться, но ящик оказался слишком узким. Я не мог поднять рук, чтобы освободиться (они были сложены на груди); я прислушивался и хотел позвать на помощь, но не сумел издать ни звука. Я слышал топот лошадей, везущих меня, и дыхание кучера. Затем до моих ушей долетел скрип, будто кто-то открыл оконную раму. Я сумел немного повернуть голову и понял, что могу смотреть не только через крышку ящика, но и сквозь стекла по бокам затянутой черным повозки. Я видел дома, тихие и пустые. Они казались темными и мертвыми, все, кроме одного. На первом этаже того дома было открыто окно… девушка в белом смотрела на улицу. Это была ты.

Тэсси отвернулась от меня и облокотилась на стол.

– Я видел твое лицо, – закончил я. – Мне показалось, ты очень горевала. Мы проехали мимо и свернули в узкий переулок. Внезапно лошади остановились. Я все ждал, зажмурившись, силясь уловить какой-нибудь звук, но вокруг было тихо как в могиле. Казалось, проходили часы, нарастало ощущение жути. Вдруг я ощутил чье-то присутствие и открыл глаза. Я увидел белое лицо кучера катафалка, взирающего на меня сквозь стеклянную крышку гроба.

Горький плач Тэсси оборвал мой рассказ. Она дрожала как осиновый лист. Я понял, какую глупость совершил, и попытался загладить вину.

– Полно, Тэсс, – проговорил я. – Я просто хотел показать тебе, какое влияние твоя история может иметь на сны другого человека. Ты ведь не думаешь, что я действительно лежал в гробу? Чего ты дрожишь? Разве не ясно, что твой сон и моя беспричинная неприязнь к безобидному церковному сторожу переплелись в моем разуме, едва я уснул?