— Пятнадцать лет минуло, но я не забыл, словно вчера все случилось, — ответил Раух на вопрос Макара — помнит ли он события, разыгравшиеся на заброшенной гидроэлектростанции, и секту Мессалиан-Энтузиастов, братьев Оборичей и Еву Луневу?
— Я стоял у самых истоков, являлся братом-основателем, я их обоих очень любил — Бориса и Адама. — Глеб Раух шепелявил так, что порой речь его было трудно разобрать. — Красавцы оба. Под два метра ростом, словно ангелы из грез… У Адама были черные кудри до плеч. А Борис стригся коротко по армейской привычке и красился в яркого блондина. Как они владели аудиторией, как говорили, несмотря на свой балканский акцент, как умели подчинять себе людей своим обаянием! А как они пели дуэтом…
— Вы были сначала их продюсером и менеджером? — уточнил Макар.
Он разглядывал человека в инвалидном кресле — почти природный альбинос с молочно-белой прозрачной кожей, однако глаза голубые. Трудно определить его возраст: болезнь наложила свой отпечаток — порой казалось, что перед ними в кресле глубокий старик, но Рауху не было еще и пятидесяти.
— В самом начале, когда они приехали в Россию со своей рок-группой. Я тогда собирался только зарабатывать на них деньги, хотел наживаться на них, а затем я прозрел. Осознал, как сильно люблю их обоих. — Глеб Раух скривил рот в усмешке — улыбке, где печаль и еще что-то… скрытое. — А почему ваши органы через столько лет снова заинтересовались Самаэлем и Селафиэлем? Они ведь мертвы… Хотя разве ангелы умирают?
— Как вы их назвали — братьев Оборичей? — переспросил Клавдий Мамонтов.
— Они так сами себя стали называть, когда у них образовался круг посвященных, избранных, которые любили и слушали их проповеди-спичи. Проникались их идеями. Нашей общей верой.
Глеб Раух закрыл на миг глаза, лишенные ресниц. Яркое видение — сумерки, на берегу реки горит огромный костер. Темная громада заброшенной ГЭС. Ржавый мост — их последний рубеж… Березовая роща, поля, вдали на горизонте — здание морозовской птицефабрики, где они разводят белых индюков и индюшек на продажу. Костер полыхает, искры взлетают в темное небо. Братьев-ангелов, братьев-демиургов Самаэля и Селафиэля освещает яркое пламя — то ли геенна огненная, то ли небесный багровый свет…
— Почему вы о них спрашиваете спустя столько времени? — настойчиво повторил он свой вопрос.
— Нас интересует один член секты Энтузиастов — Ева Лунева, — ответил Макар.
— Она… Ева, девочка. — Глеб Раух снова улыбнулся криво, болезненно, печально и почти мечтательно. — Она появилась позже. Года за полтора перед концом… крахом всего, чем мы жили и что почитали. Она была чудо как хороша. Они оба — братья-ангелы — познакомились с ней на каком-то выступлении, юнцы и девицы липли к ним, словно к селебрити. Ева влюбилась…
— В кого из братьев влюбилась Ева Лунева? — спросил Клавдий Мамонтов.
— В Самаэля.
— В Адама Оборича?
— Ангелы все делили пополам, они называли это высшим проявлением любви и справедливости. Селафиэль тоже захотел ее. Возжелал получить долю ее любви и плоть, что соблазняла не только их, всех, всех нас… И меня, грешника…
— Самаэль — тождественно Сатанаилу, Сатане? Темному ангелу, которого почитали ваши Новые Мессалиане? — спросил Макар осторожно.
— Ну, вы же не наобум ко мне приехали сегодня, вы наверняка подготовились, что-то читали, изучали в полицейских архивах, что там они тогда набрали на нас… И все бездарная лживая муть. — Глеб Раух смотрел на них с презрением. — Разве вы, полиция, можете понять, что нас влекло в молодости в круг избранных и посвященных? Наша вера, наш великий энтузиазм, пламя духовное… Мы все сотканы из добра и зла, света и тьмы. Разве так трудно это осознать и принять? Загляните в себя, молодые люди. Разве вы другие? И зачем бороться со злом внутри себя, раз оно все равно существует и будет существовать вечно? Зачем уродовать свою натуру, отсекая естественную темную половину и превращаясь в фарисея тотального добра? Не лучше ли поддаться искушению? Уступить?
— Как Ева поддалась в раю змею? — спросил Макар. — Ее имя — Ева — сыграло роль в том, что братья обратили на нее свое внимание?
— Конечно. Они сочли ее имя знаком свыше. И сумели очаровать, покорить, убедить ее, подчинить — чуть ли не при первой встрече. Она бросила свой престижный финансовый институт, где так прилежно училась, ушла из дома, порвала связь с матерью — кажется, педагогом… И присоединилась к нам. Она стала нашей Евой — владычицей Райского сада, Матерью и Женой… Нашим знаменем. Конечно, она гордилась своей высокой ролью.
Глеб Раух опять закрыл глаза. И новая картина всплыла перед ним — подвал старой гидроэлектростанции, освещенный лишь восковыми свечами. За стенами подвала лютая зимняя стужа, а в подвале тепло от множества электрообогревателей. Негромкая музыка играет, записи песен — ангельской рок-группы братьев Оборичей. Их гимны. На полу настелены маты и одеяла. В центре обнаженная Ева — праматерь и жена, царица-матка их райского улья — она танцует среди теней и огней. Ее юное упругое тело прекрасно — сильные ноги, округлые бедра, полные груди, что колышутся в такт танцу. Вокруг ее талии обвивается золотистый удав… Змей… их символ-демиург. Он поднимает змеиную голову, тянется к лицу Евы. Его раздвоенный язык то появляется, то исчезает, он словно хочет коснуться им ее ярких губ, поцеловать ее. К Еве сзади подходит Самаэль — Адам Оборич. Он тоже абсолютно голый. Она оборачивается к нему, обнимает, целует его, и он берет ее страстно и пылко на глазах всех адептов секты. Ева пронзительно кричит… Змей-удав обвивает свои золотистые кольца уже вокруг них обоих, когда они содрогаются и стонут, не размыкая объятий. Словно связывает их нерасторжимым живым узлом.
ebooksa