Савелов поглядел ему вслед и усмехнулся. Спешит немец, боится опоздать. Не дай бог прийти к управителю на пять минут позже назначенного им часа. Гризон не терпел рассеянных людей. Заводским делам он отводил ежедневно два часа. Ни минутой больше, ни минутой меньше. Остальное время уходило на развлечения. Если бы позднее двенадцати остановился весь завод, до следующего утра Гризон не шевельнул бы и пальцем.
Даже ежегодные собрания по распределению прибылей, на которые приезжали акционеры из Парижа и Лиона, никогда не длились больше пятнадцати минут. В протоколе так и отмечалось: начало — десять часов, конец — десять часов пятнадцать минут. Зато перед этим бухгалтер Гризона больше недели проводил один в закрытом кабинете, занятый подсчетами. Эта работа производилась тайно от всех, в особенности от рабочих. Мало кто знал, какие барыши дает производство. На собрание акционеров выносились готовые цифры.
Неизвестно, какой разговор произошел в этот вечер между Гризоном и Гофманом. Велся он без свидетелей, с глазу на глаз. Вернувшись домой, Гофман долго курил. В доме царил беспорядок. На полу валялись картины. Стояли раскрытые чемоданы. Торчал огромный ковер, свернутый в рулон. Нина помогала прислуге упаковывать фарфор. Отослав горничную, Гофман сказал:
— Мои вещи не укладывайте. Я остаюсь.
Нина вопросительно взглянула на мужа. Он молчал.
— Что это значит?
— Так распорядился Гризон. И, пожалуйста, об этом ни слова.
— Разве никого не нашлось, кроме тебя?
— Савелову Шарль не доверяет.
Нина села и задумалась. Она догадывалась, что мужу предстоит какое-то не совсем обычное дело. Теперь эта догадка не будет давать ей покоя. Муж не отличается мужеством и обязательно наделает глупостей.
— Тебе одному нельзя, — сказала она. — Я остаюсь тоже.
— Но ты понимаешь, Нина, могут быть осложнения.
— Все равно — остаюсь.
В душе Гофман был благодарен жене. Она, как обычно, угадала его мысли. Да и ревность уже заранее начинала мучить его. Он представил себе, как поедут французские инженеры. Сластолюбец Тольяр, конечно, не упустит случая, а Гризон будет говорить скучные комплименты… Правда, Гризон не захочет оставить здесь лишнего свидетеля. Что ж, в таком случае пусть ищет себе другого человека.
Печи не потухли.
Ночью заседал партийный комитет большевиков. Заседание затянулось. Только к утру был утвержден состав Делового совета, созданного для управления заводом. Председателем избрали Александра Ивановича Глыбова, секретарем — Алексея Миронова, который выдвинулся в последние дни своими страстными выступлениями перед рабочими. Еще не высохли чернила на мандатах новых хозяев завода, а члены Делового совета один за другим уже покидали тесный прокуренный школьный класс, в котором проходило заседание, чтобы немедленно приступить к работе.
А когда из темной таежной чащи, как из моря, выплыло солнце, над трубами мартеновского цеха уже деловито поднимались к небу синие струйки дыма. В механической кузнице звонко ударил молот, и далеко за реку понеслось эхо, предупреждая всех, что завод жив. А в прокатных станах уже гремели валы и жарко дышали нагревательные печи.
И только гудок не хотел встречать это свежее солнечное утро своим веселым криком. Лишь тонкая струйка пара, чуть слышно шипя, выбивалась из отверстия медного свистка, укрепленного над крышей паросилового цеха.
Старый Федосеич страдал ревматизмом. Опираясь на палочку, он медленно обошел цех и очень удивился, не найдя ни мастера, ни заведующего. Федосеич посмотрел на часы и покачал головой. Время подавать гудок. Старик нерешительно потоптался у медной цепочки и, огорченно вздохнув, присел на деревянный обрубочек. Но сидеть ему не пришлось. Напротив широко распахнулась обитая железными полосами дверь, и прямо с порога Александр Иванович Глыбов приказал:
— Кричи, Федосеич, громче кричи, чтобы за двадцать верст слышали!
ebooksa