Федосеич вскочил с невероятным для него проворством.
— Ты кто ж будешь, милок? Аль хозяин новый?
— Кричи, говорю, ты теперь тоже хозяин.
Федосеич ухватился за цепочку и повис на ней своим хилым телом. Оглушительный рев пронесся над заводом, перекатываясь через горы. Александр Иванович улыбнулся и говорил что-то поощрительное. Слов не было слышно.
После гудка члены Делового совета во главе с председателем обходили завод. Во всех цехах шли шумные собрания. Алексей Миронов не пропускал случая громыхнуть на них призывной речью. Он требовал устанавливать и укреплять свои пролетарские порядки. И только. Ничего конкретного он сказать не мог. Как управлять сложным организмом завода, он пока и сам не знал. Рабочие понимали его слова по-своему. Ненавистных мастеров вывозили на тачках за ворота или просто прогоняли с завода. Некоторые мастера считались хорошими специалистами. Но пощады не было никому. Слишком много накопилось против них злобы.
Кое-кто из выгнанных вновь попытался пробраться на завод, на этот раз явно с провокаторской целью. Тогда во всех цехах появились молодые парни с красными повязками на рукавах. В руках у них были винтовки. И по лицам этих людей было видно, что теперь свой завод они уже никому не отдадут. Приказ об охране завода издал Деловой совет. Это был приказ номер один.
Деловой совет временно помещался в дощатом бараке рядом с мартеновским цехом. В пустой комнате стоял ничем не прикрытый, но чисто выскобленный стол председателя. За ним сидел Алексей Миронов и складывал в папку протоколы рабочих собраний. Александр Иванович задумавшись стоял рядом. Думать было о чем. Половина кадровых рабочих на фронте, оставшиеся голодают. Некоторые не выдерживают, бросают завод, идут в деревню с самодельными зажигалками. И то сказать, четверть фунта овсяного хлеба на день. А у всех семьи. И работать надо. А как работать? Денег нет. Шихты и ферросплавов тоже нет. И в этих условиях приказано принять важнейший заказ. Варить сталь для нужд обороны республики… Да, Гризон знал, что делал, оставив новых хозяев у разбитого корыта.
— В мартене заведующим избрали Краюхина, — сказал Алексей Миронов, задерживая в руках измятый листок бумаги. — А он продолжает работать у печи. Нужно разъяснить…
— О-хо-хо, стихия, — протянул инженер Зудов, до сих пор молча сидевший в стороне. По его неопределенной улыбке нельзя было понять, одобряет или осуждает он эту стихию.
Арнольд Борисович Зудов — один из тех немногих специалистов, кто не подал Гризону прошения об увольнении. Поэтому он остался на должности заведующего мостокотельным цехом.
Александр Иванович внимательно посмотрел в узкое лицо инженера с острой бородкой.
— Это неизбежно, — спокойно сказал он. — Рушим старое, строим новое. А командовать пока боимся. Командирами-то нас не ставили.
— Рушим — это верно. А вот насчет того, что строим…
— Старые песни, Арнольд Борисыч. Пора кончать. Так или иначе, а работать нам приходится вместе.
Спорить с Зудовым было нелегко. Он был хорошим теоретиком. Старые рабочие помнили его речи еще на сходках 1905 года.
— С кем работать, позвольте спросить? Вот в этом-то вся и закавычка. Иван Краюхин поднятием рук на собрании производится в инженеры. А старая заводская интеллигенция за воротами. Это мне и внушает опасение, как бы слова Гризона не оказались пророческими.
— Не беспокойтесь, не окажутся. Жаль только, взгляды у нас по-прежнему разные.
— В революцию люди шли разных взглядов и одних убеждений.
— Не совсем ясно.
— Вдумайтесь.