Агония

— Давай не будем лукавить, очень приятно владеть чем-то редким. Владеть и делать с этим все, что хочешь. Это и тебя самого делает… особенным. — Подхожу к столу и аккуратно беру одного из моих прекрасных Франкенштейнов. Не устаю любоваться.

— Да, Рейман, ты особенный… если б я только раньше поняла… насколько…

Поднимаю взгляд и в отражениях стекол вижу, как Регина делает шаг назад, озирается, будто хочет бежать.

— Если попытаешься убежать, — спокойно предупреждаю, — я догоню и оторву тебе голову. Как этой бабочке. Ты можешь выйти за дверь, она открыта. Можешь выпрыгнуть в окно, его ты тоже легко откроешь. Но дальше территории участка все равно не уйдешь, ворота заперты. Кричать бесполезно. Тут всем наплевать, кто и что делает у себя за забором. — Случайно уколовшись об иглу, я злюсь. Как больно! Этот маленький укол просто выводит меня из себя. — Если ты выйдешь за дверь без моего разрешения, я оторву тебе голову! Ты меня поняла?! — ору во всю глотку, чтобы ни тени сомнений не было: сделаю все так, как сказал. Для убедительности ударяю по столу, раз-второй, с сухим хрустом растирая в порошок бабочки, дорогостоящие экземпляры, которые собирал годами.

— Владик, успокойся, я никуда не собираюсь уходить, — тихо говорит она, послушно замерев.

— Вот и хорошо, — с удовлетворенным вздохом протягиваю руку. — Наконец-то мы одни и можем поговорить обо всем спокойно. Пойдем.

Регина смотрит на стол, потом на мою руку, потом мне в лицо. Снова на мою ладонь… и протягивает свою.

Хватаю ее ледяные пальцы. Мы снова идем на кухню.

Там я усаживаю ее за барную стойку, сам сажусь по другую сторону, и мы сидим, как двое безумно влюбленных: держимся за руки и, не отрываясь, смотрим друг другу в глаза. Руки у нее такие же ледяные. Чувствую, как дрожат. Это очень плохо. До хруста сжимаю их. Чтобы унять дрожь.

Нет, это не у нее руки дрожат. Это у меня руки дрожат. Плохо. Надо это исправить. Я так ждал нашего разговора, нашей встречи, а мысли путаются. Вместо них черная бездна. Пустая, ничем не занятая. Может быть, там были какие-то воспоминания, которые теперь стерлись. В последнее время такое происходит со мной очень часто, но я не бездействую и все время ищу, чем занять эту чернильную пустоту.

Выпускаю из рук ее тонкие пальцы. Придется выпить таблетки, хотя давно этого не делал. Не помню, когда пил их последний раз. Полная баночка стоит в шкафчике на верхней полке. Таблеточки для мозга, как называет их мать. Я давно перестал их пить. Мне с ними плохо. Они мне тоже мешают. Я хочу делать только то, что я хочу, а с ними не могу. А сейчас я все могу. Все, что я знаю и умею, наконец соединилось в нечто сверхвеликое и неземное. И пусть только кто-нибудь еще попробует надо мной посмеяться.

Закинув в рот одну пилюлю, запиваю ее водой, но таблетки далеко не убираю. Ставлю на стол рядом с собой: вторую выпью позже.

— Зачем ты меня сюда привез? — тихо спрашивает она.

— Хотел, чтобы нам никто не мешал.

— Не мешал делать что?

Смотрю ей в глаза и догадываюсь, о чем она думает.

Черт возьми, как приятно читать ее мысли!

— Нет-нет, сексом мы займемся позже. Ты сейчас так слаба, я хочу, чтобы ты отдохнула и успокоилась. Пока что мы просто поговорим. Не упрямься. Просто поговорим. Как в старые добрые времена. Помнишь? Ты всегда твердила, что я приятный собеседник и со мной интересно.

— Так и есть. — Смотрит вниз, на свои ладони.

— Реги-и-на, — произношу я, растягивая имя. — Ты тоже как бабочка. Такая же красивая и легкая. И имя у тебя красивое. Благородное. А он зовет тебя… как собаку. Реня. Ну что это? Ей-богу, как собаку.