Агония

— Как кошку, — шепчет она. — Он зовет меня как кошку.

— А ты у нас такая вся из себя кошечка? Гуляешь сама по себе?

— Наверное.

Жду, что скажет что-то еще. Мне не нравится, когда она молчит. Но Чарушина снова становится холодной. Смотрит на мой сотовый, лежащий на столе экраном вниз. Время от времени светящийся дисплей бросает блики на глянцевую поверхность: кто-то беспрестанно мне названивает. Наверное, мать. Кто еще?

— Ответь, Владик, иначе мы не сможем поговорить спокойно, — советует она.

Раздраженно вздыхая, беру сотовый. Надо ответить, а то меня и самого напрягают эти бесконечные звонки.

— Владик! — кричит в трубку мать. — Ты почему не отвечаешь? — голос истеричный, натянутый, как струна. Словно вот-вот оборвется. Ненавижу этот голос. Ненавижу свою мать.

— Мне некогда.

— Владик, ты пил лекарства?

— Да! — ору я. — Пил я твои чертовы лекарства! — сбрасываю вызов. Хочу отключить телефон.

— Влад, не кричи на маму. Твоя мама тебя очень любит. Она переживает, — говорит Регина.

Ладно. Перезвоню матери позже.

Кладу телефон на стол и возвращаюсь к разговору:

— Женщина не может быть сама по себе. Женщина не самостоятельна. Женщину можно вылепить от и до. Она всего лишь сосуд, который всегда наполняет мужчина. И даже ты, несмотря на свой ум, обыкновенная дура.

Чарушина неожиданно улыбается. Эта улыбка на ее лице выглядит инородно. Будто приклеенная. Чужая.

— Чему ты улыбаешься?

— Считаю минуты, Рейман. Сколько тебе осталось жить.

Я усмехаюсь. Сколько ложной самоуверенности. Вижу же: вот-вот от страха в обморок упадет, но природное самообладание делает ее лицо непроницаемым. Люблю уравновешенных людей. Но еще больше люблю эту их уравновешенность разрушать. Нет, я не маньяк, я очень люблю людей. Люди такие предсказуемые, такие бездарные и примитивные. Хорошие, милые людишки… Я их люблю.

— Ты меня пугаешь? Я не боюсь.

— Что еще раз доказывает, что ты совсем слетел с катушек. Потому что даже у самого отъявленного негодяя есть чувство самосохранения. У тебя его нет.