Агония

— Хочешь ей помочь? Давай. Расскажи, как я в детстве бабочкам крылышки отрывал и радовался.

— Я что похлеще помню. И кошкам хвосты поджигал, и дурам малолетним мозги так выносил, что вены себе резали. И думали, что от большой любви.

— Давай-давай, помоги ей прозреть, круто будешь выглядеть.

— Я словоблудием не страдаю, ты же знаешь. Это не про меня.

— Прославишь фамилию. Константин Львович будет в восторге, что сын полностью оправдал его ожидания и честь семьи отстаивает как надо, — рассмеялся Владик, не упустив возможности напомнить об уязвимом месте в отношениях отца и сына.

— А тебе моя фамилия все покоя не дает?

Не дает! Влад оглянулся, словно хотел еще раз удостовериться, что их разговор никто не слышит. Светка не в счет.

Всю жизнь не давала ему покоя Вадькина фамилия. Хотя Рейман в этом даже себе отказывался признаваться. Потому что все детство в ушах «Шамрай… Шамрай…». Ни дня не проходило, чтобы Константина Львовича не вспомнили, известный же конструктор, который себе имя еще в советское время заработал. Все на нем завязано: и работа отца, и личные контакты. Вертолетостроение отрасль узкая, но высокопрофессиональная, именно старые связи имеют здесь решающее значение. Всегда последнее слово за Шамраем, всегда к нему все прислушивались. Потом и с сынком так же случилось. И прислушивались к нему, и все ему просто так доставалось, и с рук все сходило, только потому что он Шамрай.

— Странно как, да? Вроде мы с тобой никогда баб не делили: у тебя свои, у меня свои. А тут… забавно вышло, — довольно улыбнулся Влад.

— Мы и сейчас с тобой никого делить не будем, — Вадим тона не понижал, но и не повышал, спокойно сказал и уверенно: — Тронешь ее — я тебе что-нибудь сломаю. Что-нибудь жизненно важное. Хребет, например. Или голову.

— Ты не посмеешь.

— Проверим?

— Хочешь расколоть нашу крепкую и многолетнюю дружбу? Мы ж как одна семья. Это будет очень непорядочно с твоей стороны, — картинно качнул головой и поцокал языком, — тебе не простят. Ни мои родители, ни твои. С какой стати ты решил вмешаться в мои отношения?

— Ладуля, мне глубоко похрен, как ты своих девок юзаешь, кого любишь, кого трахаешь, кому мозги выносишь, как живешь и чем дышишь, но за Реню я тебя убью. На куски порву, только тронь.

Рейман нервно засмеялся. У Светки от его резкого неприятного смеха прошла по позвоночнику колкая дрожь.

— Да что ты, я теперь ее в два раза сильнее любить буду. Потому что она моя, а ты ей никто. Молоденькая, смазливая, вся еще идеальная и внутри, и снаружи. Ни надлома, ни трещинки. Кожа, знаешь, у нее какая бархатистая?

— Мразина ты конченная, я тебя на куски разорву, если ты ее обидишь. — Шамрай вроде и в лице не переменился, и тоном не особо угрожал, но теперь от всей его фигуры шла ощутимая злость. И не скажешь сразу, в чем именно это выражалось, но будто воздух вокруг него вмиг наэлектризовался. Одно неверное движение — ударит.

— Ну вот, а я думал: ты мне друг. А тут такое предательство грядет. Сколько мы с тобой соли на двоих сожрали…

— Ладуля, у тебя какая соль? Живешь-то сладенько, к папкиной кормушке пристроенный.

— А ты не сладенько?