Бизнесмен

22
18
20
22
24
26
28
30

Она, кстати, валялась поблизости – удавка из грубой волосатой веревки. Целехонькая, – ничего он не разорвал, ему просто дали пожить лишние две минуты.

Наверное, исключительно для того, чтобы он смог позвонить…

В застенках подпольной тюрьмы, с полными штанами дерьма – вот, значит, как закончил свой жизненный путь продажный полковник милиции…

Мне не было его жаль!

Мне не было его жаль, хотя он и сделал для меня много полезного.

Как говорится, каждому свое…

Не думаю, чтоб Лев Валентиныч рассчитывал, что его похоронят на Серафимовском под залпы автоматного салюта, а вокруг гроба будут тесниться бывшие сослуживцы, сжимая пудовые кулаки и клянясь отомстить. Он давно стал чужим в той, ментовской, среде. И не стал своим в нашей. Конечно же он понимал, что его уход в мир иной мало кого озаботит. Даже жену. Но и к такому финалу себя не готовил…

– Засмотрелся?

Я, насколько мог неторопливо, повернул голову. И остался сидеть, как сидел – на корточках, опираясь предплечьями на колени.

Рамис, с пистолетом в руке, стоял на нижней ступени лестницы.

Улыбка у него была широкой и нервной.

Что-то слишком часто за последнее время в меня стали целиться те, кого я привык считать своими друзьями.

– Ты зачем убил моих людей, Саид?

Кажется, если бы я плеснул в Татарина кислотой, его реакция не была б такой острой, какую вызвала фраза из «Белого солнца…». Его лицо отобразило целую гамму чувств: торжество сменилось настороженностью, которую вытеснило удивление, а потом, надо отдать ему должное, он все очень быстро прочухал, и в его черных глазах мелькнуло разочарование:

– Так ты знал?..

Я опять-таки как мог равнодушнее пожал плечами:

– Конечно. Он меня предупредил, а ты этого не заметил.

– Как?

– У нас были оговорены кодовые слова…

Ничего у нас не было оговорено! Не шпионы, чтобы такой конспирацией заниматься. Просто я поверил своей интуиции. И не пропустил мимо ушей фразу Цыгана: «Кажется, я его кончил». В нормальном состоянии он бы так никогда не сказал. Под нормальным я подразумеваю и то состояние, в котором он мог находиться, прикончив Рамиса.