- Не за что пока, – согласился Нож. – Они отвратительны во всём, кроме набедренных повязок.
Серые обитатели посёлка разительно отличались от тех, от которых мы отбивались в прошлом году. Да, эти серые были именно серыми людьми: долговязыми, чуть выше обычных людей, с бледно-серой кожей и тёмными глазами. Всё тело было лишено растительности, а под кожей виднелись тёмные полоски вен, различимые даже с нашего обрыва. Из всей одежды мужчины носили только грязные серые набедренные повязки – а иногда такие же грязные накидки на плечи. Женщины носили полоски ткани, напоминавшие наши плащи для Диких Земель. Надевалась одежда через голову, а по бокам стягивалась тесёмками. К ногам и женщины, и мужчины привязывали тонкие дощечки на ремешках. Память подсказала название такой обуви – сандалии. Ни следа доспехов, кожаных одежд и прочего. Какие-то оборванцы, по сравнению с прошлогодним войском.
На четвёртый день я обнаружил, что каждый день они спят в разных шалашах. Какой ближе оказался – в тот и забирались. И никогда – ни в одну ночь – ни один серый не допускал в своё жилище другого взрослого. Дети вообще спали на улице, где придётся. Огонь серые жгли только на площади посреди поселения. Были ли в их жилищах места для обогрева – я не знал. Серые не мылись, пищу ели после минимальной готовки, зато много пили и активно гадили по сторонам от посёлка. Специального отхожего места у них не было. Вонь от их образа жизни доносилась порой даже до нашего обрыва, заставляя кривиться и удерживать содержимое желудка. А ведь они-то жили в этой грязи.
Они были и людьми – и не совсем людьми в то же самое время. Настолько близкие и настолько чуждые, что понять их решительно не получалось. От нечего делать я стал наблюдать за ними другим взглядом, и вот тут меня поджидало неожиданное открытие. Между жителями деревни постоянно летали искры. Сначала я решил, что они так общаются, но дальнейшее наблюдение показало, что стоит двум серым оказаться поблизости друг от друга – как их тела начинали обмениваться мудростью. И сами они становились активнее и живее. Но как только чувствовали произошедший обмен – немедленно расходились в разные стороны. Исключением были только случаи совместной работы, на которую серые люди шли с большой неохотой.
Все свои наблюдения мы каждый вечер записывали на листах выделанной кожи, собираясь у костерка. Да, мы быстро наплевали на предупреждения Лыбы и организовали удобный лагерь. Два просторных шалаша, в каждом из которых помещалось по четыре человека, стояли друг напротив друга. Пришлось, конечно, отойти подальше от деревни серых, чтобы набрать необходимых материалов – но оно того стоило. Между шалашами мы вырыли яму под бездымный костёр с поддувом и каменными стенками. Глинистая почва на уступе отлично держала форму, поэтому подновлять ничего было не нужно. Отдельно приходилось искать дрова, потому что на уступе росли в основном какие-то хвойные, а найти лиственное деревце было тяжело. Но и с этим мы справились.
А началось всё с того, что на уступе не обнаружилось нормальных источников питьевой воды. Неподалёку было только заросшее ряской озерцо, питаемое ручьями с гор. Летом озерцо начинало подсыхать, вода застаивалась, а поверхность зарастала тиной. Пить это было нельзя даже с винным уксусом. Мы в первый же день попробовали очистить воду, проливая через ткань – но все наши ухищрения не сработали. Жижа по-прежнему была мутной и пахла тухлятиной. Пришлось искать способ кипятить воду, вот тут-то Нож и вспомнил подсмотренный у опытных бойцов способ прятать костёр в походе. К счастью, Долдон не послушал «полезные» советы на Стене, поэтому в его рюкзаке был обнаружен котелок. После кипячения вода всё равно имела мерзкий привкус и запах, но пока ещё никто не отравился.
Лагерь наш находился за небольшим возвышением, и костёр даже случайно не смогли бы увидеть со стороны. Но мы всё равно подстраховались, маскируя нашу стоянку ветвями сверху и по сторонам. Теперь можно было смело жечь костёр, что ночью, что днём. Хотя днём мы всё-таки не решались – каким бы бездымным он ни был, но запах серые могли и учуять. Поэтому запасы кипячёной воды мы делали после заката и рано утром, в сумерках. В одном из шалашей вечером ставили масляный фонарик и записывали всё, что успели заметить. Стопка наблюдений росла день ото дня, но моё стало первым, которое чего-то да стоило.
Ещё одно интересное открытие сделал на следующий день Злобный. Подсчитав всех обитателей деревни, он пришёл к выводу, что должно быть ещё пятеро взрослых. Потому что мужчин оказалось одиннадцать, женщин восемнадцать, а жилищ – тридцать четыре. А значит, пятеро куда-то ушли. Их возвращения мы и решили дождаться.
На десятый день в жизни серых людей случилось непредвиденное для нас событие. Одна из женщин с пузом прямо с утра, помаявшись по селению и не взявшись ни за одно из ежедневных дел, присела на краю деревни на корточки, будто собиралась сделать дела по-большому, что мы уже неоднократно наблюдали ранее. Но вместо этого внезапно родила. Осмотрев ребёнка, который крикнул всего один раз – ударившись о землю, женщина утянула его в один из шалашей, вывесив на нём окрашенный красным кусок кожи. Больше она из шалаша не выходила, а еду ей оставляли рядом.
Ещё четыре дня наблюдений – и стало понятно, что скоро придётся возвращаться назад. Сколько бы мы ни экономили еду, но запасы подходили к концу. Ещё десять дней можно было просидеть в своём укрытии, но тогда припасов на обратную дорогу не осталось бы совсем. Что можно есть из растений Диких Земель, мы не разобрались – поэтому было решено через четыре дня уходить назад на Стену.
Глава 37
Касан тяжело опустился в новое компьютерное кресло и надел виртуальный шлем. Мир на месте не стоял и менялся, а он – старел. Ходил на опостылевшую работу, делал ненужные дела и верил, что когда-нибудь всё это закончится. Оно и закончилось ровно в шестьдесят лет. Правительство, конечно, дважды меняло срок выхода на пенсию, но Касан всё-таки догнал своё счастье. Первый день свободы – и первый день настоящей жизни, когда ты принадлежишь лишь самому себе, а тебе за это ещё и приплачивают. Купленные заранее виртуальный шлем и новое кресло – с массажем и поддержкой спины – стали отличным предпенсионным подарком.
«С любовью от Касана – Касану!» – улыбнувшись, подумал он.
Старые игры завершены. Аккаунты закрыты, вещи распроданы, деньги выведены и уже потрачены. Новая игра и новый мир, про которые он только читал в последние месяцы, ждали Касана. Им он готовился посвятить лет пять своей жизни. Ему ещё будет чем заняться, если всё пройдёт удачно. Недаром же люди в современном мире дотягивают до сотни. В ожидании свободы и счастья Касан даже вес слегка сбросил, записавшись на лечебный курс физической культуры.
Виртуальный шлем лежал в руках, а Касан никак не мог решиться его надеть, как будто внутри что-то говорило ему:
«Подожди, Касан, оглянись на прожитую жизнь!».
И, к своему величайшему удивлению, он прислушался. Перед глазами проскочили картины из детства, издевательства в учебках, попытки построить «нормальную» жизнь, поступление в лекториум и учёба, не принесшая ни радости, ни знаний. Лица родителей он вспомнить не смог. Перед глазами вставали те родители, которые были в детстве, а потом светлые образы отца и матери изгоняли его из отчего дома. Затем Касану вспомнились все три места работы. Перед глазами проплывали документы… стопки документов… целые армии документов. Иногда мелькал монитор терминала. Редко. А ещё был последний начальник – его Касан помнил. Более того, его имя он не забудет никогда – Нойги Салион Креанто.
Сколько Нойги попортил крови Касану в детстве, столько же Касан выпил из него за последний год. Уничтожать Нойги как начальника оказалось на удивление упоительно. Смешнее всего было то, что бывший мучитель Касана так и не вспомнил. Не удосужился заглянуть в личное дело. При этом Нойги с первого дня в компании расхваливал себя на все лады: к подчинённым он будет внимателен и заботлив, к провинившимся строг. И при этом не проверил личные дела? И какой же это «хороший руководитель»?
Касан был неумолим. Десять лет работы в компании дали ему такой авторитет и знание процессов, что у Нойги не осталось ни шанса. Отрытый бунт Касан поднимать не стал – здраво расценив, что заменить и уволить его самого руководству гораздо проще, чем нового босса. Шансов победить впрямую не было – и тогда он составил хитроумный план. Саботаж! Сначала тихий, почти незаметный – неизменно приводивший к разбирательствам на высшем уровне. Затем более открытый, наглый и прямолинейный – грозивший серьёзными последствиями.
Касан рисковал своей пенсией. Впервые за многие годы он пошёл ва-банк. Вновь увидев Нойги, Касан осознал, что не может оставить своего давнего обидчика безнаказанным. Он давно позабыл имена всех мучителей и до, и после Нойги. Но вот его запомнил. И ещё Касану нравился риск: было приятно идти по самой грани – иногда оказываясь так близко к провалу, что вывернуться удавалось в последний момент.