«Не следует забывать, — отмечал Шпет, — что именно конкретное как таковое имеет свою особую „общность“, которая достигается не путем „обобщения“, а путем „общения“» (там же, с. 54). Не язык в целом — предмет психологии: психологии нет нужды искать психологические законы языка. И психологизм в языкознании — лишь то направление, которое неверно считает психологию объяснительной наукой в ее отношении к языкознанию и ряду общественных наук. Шпет выделяет в языке одно лишь явление — сообщение, которое предполагает взаимодействие по крайней мере двоих. Факт сообщаемости и общения составляет особый объект психологического изучения. Речь идет о паре как исходной единице. При сочетании пары с другими парами создаются более сложные отношения, но все равно это акты общения.
Предметом внимания Шпета становятся акты, действительно требующие психологического исследования. Однако он находит возможным рассматривать эти акты на уровне языка вне системы социальных отношений. Признание общения психологической проблемой существенно, и Шпет имеет основание утверждать, что специфичность общения двоих (пары) заслуживает специального исследования. Применительно к этнической психологии общение ведет к психической общности народа.
Одной из центральных идей народной психологии была идея ее связи с культурой, мысль об изучении ее через анализ продуктов духовной деятельности. Развивая эту идею, Шпет последовательно, как и в отношении других исходных положений народной психологии, стремится выделить собственно психологический аспект. Представление о том, что этническая психология должна заниматься языком, мифами, религией, нравами, Шпет попросту отвергает. Возражения его поднимают проблемы, которые обсуждаются и в современных спорах: как соотносятся продукты духовной деятельности с психическими процессами, можно ли раскрыть последние по первым? По мнению Шпета, нельзя. Духовная субъективная деятельность — объект психологии, а ее результат — объективное духовное содержание. Затруднения заключаются в том, как от объективных выражений духа проникнуть к нему самому, сделать его предметом психологического изучения. Психологическому изучению подлежат не продукты духовной деятельности, а отношение людей, сознательное или бессознательное, к тому смыслу, который выражает объективно существующее культурное явление. Еще в большей степени возражения Шпета вызывает намерение изучать психическую деятельность людей по продуктам материальной культуры. «Как психология может изучать лук и стрелы таитянина, ожерелья таитянки?» — спрашивал Шпет.
К какому же определению этнической психологии приходит Шпет (он оставляет термин народной психологии) после того, как провел уточнение предмета психологического изучения по главным проблемам, входящим в данную отрасль психологии? «Та дисциплина, которая изучает язык, мифы, нравы, искусство как „выражения“ определенных предметных значений, не может быть психологией ни индивидуальной, ни этнической, если только психология именно изучает „внутренние состояния“ одушевленных тварей, как в их изолированности, так и в их общении» (Шпет, 1927, с. 80). Применительно к предмету этнической психологии дух определяется как форма, отражающая в себе всю массу, совокупность признаков, накопившихся в процессе исторического формирования духа и представляющих некоторую структуру переживаний коллективной организации. Это — орган коллективного единства, откликающийся на всякое событие в бытии этого единства.
«„Дух“, — пишет Шпет, — в этом смысле есть собрание, „связка“ характерных черт „поведения“ народа; в совокупности с постоянством „диспозиции“, это есть его характер. Как предмет изучения этот субъективный характер узнается в его объективации, как совокупность реакций народа на окружающие его вещи, на обстоятельства, в которых он сам участвует, на объективные данные ему отношения и идеальные образования» (там же, с. 91). Такой дух может быть предметом психологического изучения, задача которого состоит в выяснении и описании типической структуры. Объяснения же психических явлений надо искать в биологии, антропологии и социологии.
Таким образом, Шпет шел против установившегося представления о психологии как объяснительной науке, он причислял ее к описательным наукам. Психологии надо, по его мнению, отказаться от поисков объяснительных причин, надо отказаться и от надежды найти в ней объяснения социальных явлений, объяснения исторического развития народов. «Этническая психология находит свой предмет и определяется не как объяснительная основная для других наук дисциплина, а как описательная психология, изучающая типические коллективные переживания» (с. 109).
Свое понимание этнической психологии как социальной, этнологической, описательной, аналитической он противопоставлял толкованию ее как антропологической, генетической, объяснительной, субстанциональной. Противопоставление этих двух точек зрения идет по линии различения человека как отдельного существа, подчиненного законам природы, связанного со всей естественной жизнью, и человека как существа социального в его отношении к общественной и государственной жизни.
Книга Шпета была издана, как уже говорилось, в советское время. Те немногие слова о марксизме, которые написаны автором, показывают отношение к марксизму буржуазной профессуры не только в предреволюционное время, но и в первые послереволюционные годы. Исторический материализм, полагает Шпет, дает объяснение материалистическое, экономическое, никак не отвечающее на вопрос, в каких актах и переживаниях актуализируется обусловленность духовной жизни материальной.
Напомним, что именно такой взгляд старался распространить в начале нового века Г. И. Челпанов, сопротивлявшийся наступлению материализма в философии и психологии. В неоднократно переиздававшейся книге «Мозг и душа: Критика материализма и очерк современных учений о душе», первое издание которой вышло в 1900 г. и которая затем обрастала все новыми и новыми дополнениями, Челпанов представлял марксизм как экономическое или историческое, но ни в какой мере не философское учение. Он при этом утверждал, что марксизм соединим не только с материализмом, но и с другими философскими воззрениями, только с монистическими, а не дуалистическими. Свою же задачу он видел в том, чтобы указать, что современное научно-философское мировоззрение не может выражаться словом «материализм», тем более «экономический материализм», под которым разумелся марксизм.
Челпанов не мог скрыть того, что марксизм получает все большее распространение в России, и хотя он заявлял, что не будет касаться экономического материализма как учения не философского и не имеющего касательства к проблеме «Мозг и душа», его книга была направлена в равной мере против рефлекторной теории И. М. Сеченова и против диалектического материализма. Предисловие к книге выдавало истинные намерения автора. Он писал: «Что материализм и теперь еще насчитывает значительное количество последователей, показывает, как мне кажется, и то обстоятельство, что так называемый экономический материализм пользуется у нас большим успехом. Помимо других причин успех этого вида материализма обусловливается и тем, что многим кажется, что экономический материализм служит подтверждением материалистического мировоззрения. Вот почему я думаю, что разбор вопроса, которому я посвящаю свою книгу, представляется вполне своевременным, в особенности если принять во внимание, что критика материализма способствует разъяснению и таких вопросов дня, как вопросы о биологическом и экономическом материализме» (Челпанов, 1912, с. 8).
В свое время книга Челпанова была отмечена похвальной рецензией Г. Г. Шпета (Шпет, 1903), который тогда был известен уже как сторонник гуссерлианской философии. Позже, открывая статьей «Об аналитическом методе в психологии» созданный им журнал «Психологическое обозрение», Челпанов сам оказался близким идеям Гуссерля. А затем предоставил страницы своего журнала Шпету для публикации статей по этнической психологии.
Что же касается Шпета, то он и в разбираемой нами книге высказывал свою приверженность гуссерлианству и отказывал марксизму в возможности быть методологической опорой психологии.
В историческом развитии этнической, или, как ее обычно называли в прошлом, народной, психологии в России сложились два направления. Одно было соединено с собирательством этнографического материала, и психологические проблемы оказывались включенными в общие описания жизни разных народов. Другое направление было связано с языкознанием и в языке видело основу единства психического склада того или иного народа. В этом соотнесении рассматривались и социально-психологические проблемы.
Широко поставленное собирательство не имело теоретического и методологического обоснования, а потому за ним не последовало и обобщающей работы, позволившей бы произвести психологический анализ и включить полученные таким образом данные в область психологического знания. За пределами общей психологической теории остались и языковедческие исследования.
Положение этнической психологии среди психологических дисциплин не определено и поныне. В современной буржуазной науке высказывается мнение о том, что ввиду своей теоретической несостоятельности она не может считаться наукой. В советской литературе, скудной по этому вопросу, имеются характеристики этнической психологии как направления социологии, этнографии, а также определение этнопсихологии как части социальной психологии, которая занимается психологией этнических общностей. Надо полагать, и дальнейшее развитие советской социальной психологии в целом, и этнической психологии как психологической дисциплины окажет влияние на разработку ее в историческом плане.
Глава 5
Социально-психологические проблемы в психиатрии
Научная психиатрия стала складываться в нашей стране в первой половине прошлого столетия (Юдин, 1951; Рохлин, 1967, 1975, 1981). До этого времени расстройства психической деятельности не считали заболеваниями, подлежащими лечению. В разные исторические эпохи существовали разные формы отношения общества к психическим больным, причем разным слоям общества было присуще свое отношение к ним. Источник многих психических заболеваний искали в грехах человека перед богом, во вселении злого духа, в «порче». Был распространен взгляд на душевнобольных как на одержимых бесом. Вера в колдовство, в «порчу» порождала страх перед психическими больными: их заключали в тюрьмы, заковывали в цепи.
В России в XVI–XVIII вв. отношение к больным определялось их высказываниями, поведением, так же как и возможностями использовать их для определенной социальной роли: одних почитали как отмеченных богом — блаженных, юродивых, верили их прорицаниям; других держали при боярских дворах, в поместьях для забавы; третьих призревали в монастырях; четвертых, как социально опасных, заключали в тюрьмы. Официально призрение умалишенных в то время считалось обязанностью духовенства, и больные находились при монастырях. При Петре I началось строительство специальных домов для умалишенных, в 1775 г. был учрежден «Приказ общественного призрения». Только в начале XIX столетия укрепляются взгляд на психические расстройства как на болезнь и представление о том, что люди, страдающие этими заболеваниями, подлежат медицинскому обследованию и лечению. Однако еще в первые годы XX столетия в Москве при Симоновом монастыре жило довольно большое количество душевнобольных, которых лечили «от порчи» молитвой.
Среди медицинских дисциплин в XIX в. происходит выделение психиатрии в качестве самостоятельной области исследования. В России психиатрию отличали гуманизм и материалистическая направленность, которые определились под влиянием материалистической философии и передового отечественного естествознания. З. И. Кибальчич, И. Е. Дядьковский, Ф. И. Герцог, В. Ф. Саблер, Е. О. Мухин и многие другие врачи пытались искать объяснения сущности психических заболеваний в физиологии мозга.
ebooksa