Он вздыхает и, поджав губы, задумчиво рассматривает меня.
— Ее убил бойфренд, — наконец сообщает он. — Задушил ее в собственной квартире, а потом наполовину закопал труп в ЛаБаг-Вудс. На теле и в квартире обнаружили его ДНК. И у него не было алиби на время убийства.
Он замолкает, наблюдая за тем, как я пишу заметки в блокноте. Я понимаю, что он делает: сообщает мне сведения, которые можно найти в Интернете. Те, о которых сообщали репортеры в ходе расследования и судебного процесса.
— А бойфренд был единственным подозреваемым?
— Он был главным подозреваемым, — отвечает он, внимательно глядя на меня, отчего я начинаю слегка нервничать. Как будто это он задает мне вопросы, пытаясь меня разгадать.
— Машину, на которой он отвез тело в лес, нашли? — рискую спросить я.
И тут же понимаю, что, прибегнув к тактике, использованной в суде адвокатом Колина, зашла слишком далеко. Вопрос о машине, о том, как он мог перевезти тело на такое расстояние без нее. Олсен тут же замыкается.
— Для вынесения приговора машина была не нужна, — отвечает он, скрестив руки на груди. — Из какого, говорите, вы университета?
— Из Северо-западного, — отвечаю я, захлопнув книжку. Замечательно, теперь я действительно вру офицеру полиции.
— С какого факультета?
— Социологии.
— И вы сосредоточились на насилии против женщин в Нортсайде? — спрашивает он. — На мой взгляд, на севере и на западе Чикаго тоже совершается немало насилия, которое неплохо бы изучить. Особенно студентке из Северо-западного университета.
Этот аргумент мне знаком. Хороший аргумент; я сталкивалась с ним в первом сезоне подкаста. И я знаю, что на Андреа это тоже до сих пор давит. Пресса обратила внимание на дело Мэгги, потому что она была молодой, белой и из богатого района. Училась в хорошей школе. Ее родители имели возможность обеспечить долгие, тщательные поиски. Следующим летом в Вудлоне пропала семнадцатилетняя чернокожая девушка, и ей пресса уделила всего день или два, тогда как о Мэгги неделями писали все местные газеты и говорили по телевизору. Меня захлестывает чувство вины, потому что я так многого не смогла сделать из-за узости мышления, сосредоточившись лишь на сестре. Я еще столько должна сделать.
— Как было бы хорошо, если бы ваши коллеги разделяли ваше мнение, — отвечаю я.
Ведь даже в деле Мэгги полицейские Чикаго проявляли здоровую дозу институционального шовинизма. Например, спрашивали, вела ли Мэгги половую жизнь. Было ли у нее несколько парней. Пила ли она, принимала ли наркотики. Не могла ли она быть беременна. Бунтовала ли она, совершала ли рискованные поступки.
— Что ж, спасибо, что уделили мне время, детектив Олсен, — говорю я. — Думаю, я получила все, что хотела.
— Материалы по делу вам больше не нужны? — останавливает он меня, когда я отворачиваюсь, чтобы уйти.
— Разве мне не нужно для этого действовать через официальные каналы?
— Ну, я мог бы слегка нарушить правила, — говорит он, и его дружелюбие столь же выразительно, как бумаги на столе. — Если расскажете мне, для чего вам это на самом деле нужно.
— Что вы имеете в виду?