Книга Иуды

Потом они пошли дальше, а девочка, радуясь и смеясь, побежала к порогу, и сидевший там отец поднял ее одною рукою, а другой привлек мать, чтобы она полюбовалась общим сокровищем.

И совсем странная мысль, необычайная, мелькнула в сознании Иуды. А ведь вот у Него, у Учителя, никогда не будет Своих детей. Вот так будет ходить и ласкать тех, кого принесут к Нему или кто прибежит к Его коленям. Но ведь для Него дети – Его дети, и все дети Его – Отца Небесного…

Ну, вот и у Иуды тоже не будет детей… Почему? Ведь Учитель не запрещает иметь их? Не Он ли так нежен с ними? И не начал ли Он Своего служения с посещения бракосочетания там, в Кане? И так часто бывает Он в тихих семьях, принимающих Его так радушно. Иуда не слышал от Него запрещения и даже не говорил с Ним об этом…

Но в самом деле, может ли Иуда думать о семье, когда у него нет и не будет крова, когда впереди – постоянное странствование с Учителем, следование за Ним, наполняющее всю жизнь и отнимающее все силы. И как согласовать надежды о маленьком семейном угле и об уюте с участием в великом Божественном и грозящем такими опасностями служении? Вот Симон женат, но не живет ли он как оставивший жену?

Но откуда эти вопросы? Откуда эти мысли? Проклятый Бен-Акиба! Разве не счастлив Иуда? Разве не ощущает он величайшей радости освобождения от мелких, но вяжущих земных пут и разве не обладает вместе с Учителем и Отцом Небесным всей полнотой дарованного ему Их любовью мироздания?

Отчего же вдруг при виде этого маленького человеческого, может быть слишком человеческого, счастья острие какой-то непреодолимой тоски проникло ему в сердце?

Точно пахнуло на него чем-то далеким, унесенным из детства и захотелось уюта и какого-то иного тепла, иной ласки, иного покоя, не того, который обещает Учитель.

Они шли дальше, а Иуда все еще оборачивался и смотрел на удаляющийся домик, улыбающуюся женщину, что-то говорившего отца и смеющегося ребенка.

Потом Учитель говорил с фарисеями о браке. Они спрашивали Его о разводе, и Он отвечал: «Что Бог сочетал, того человек да не разлучает…», «…кто разведется с женою своею и женится на другой, тот прелюбодействует от нее; а если жена разведется с мужем своим и выйдет за другого, прелюбодействует…».

Фарисеи ушли, но ученики ужаснулись Его ответу. Он показался им противным не только прошлому, освященному веками, мудростью и верою, но и самой человеческой природе. Ни у их отцов, ни у учителей, ни у языческих мудрецов не существовало такого обычая. Казалось, муж и жена спаивались оковами, врезающимися в живое тело, и на них ложилась тяжесть, непосильная для человеческих плеч. Самое сладкое сделалось горьким, и самое манящее – страшным.

И кто-то из учеников произнес невольно: «Если такова обязанность человека к жене, то лучше и не жениться…»

А Учитель отвечал: «Не все вмещают слово это, но кому дано. Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так, а есть скопцы, которые оскоплены от людей. И есть скопцы, которые сами сделали себя скопцами для Царствия Небесного. Кто может вместить, да вместит…»

И слова эти показались тогда странной загадкой. К кому относится это «может вместить»? К тому ли, кто примет на себя бремя брака, какой Он, Учитель, признавал единственно возможным и благословенным от Бога, или к другим, к этим «скопцам» ради Царствия Небесного?

Что же благословляет Учитель последним благословением и где путь совершенный? Но где бы он ни был – торным и страшным показался он ученикам. А спросить Его больше боялись.

А в это время как раз пришли матери, принесли и привезли детей, чтобы Он благословил их, и воздух наполнился детским смехом и радостными голосами…

Но ученикам казалось, что это как раз не вовремя. Теперь, после разговора о браке, им не хотелось видеть детей и казалось, что они мешают Учителю. И ученики стали прогонять пришедших. Но Учитель остановил их. Он, казалось, хотел дать им почувствовать, что они не поняли чего-то самого главного в Его словах. И в Его лице, и в Его голосе был гнев, так редко Его посещавший… «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царствие Небесное».

И Он возложил руки на маленькие головки, и колечки волос заплелись вокруг Его пальцев, и, подняв глаза к Небу, Он молился радостно и умиленно.

И все учения, все беседы Учителя стали теперь иными для Иуды. Точно самый голос Учителя изменился. Как будто в прозрачный звук серебра кто-то добавил стали. Прежде, каждый раз, когда Учитель говорил, казалось, будто Он срывает пригоршнями, целыми охапками длинные прозрачные благоуханные белые лилии. Сам весь белый, тонет в их белизне и потом бросает их в толпу, и все кругом становится белым, благоуханным – все: и природа, и люди сливаются в одно безграничное поле, заросшее лилиями.

И теперь лилии по-прежнему в руках Учителя. Но как будто бы на их тонких стеблях выросли колючие шипы, и каждый, кто принимает их и хочет насладиться их ароматом, ранит до крови и руки и лицо.

Учитель, впрочем, вовсе не скрывает этих шипов. Он часто Сам говорит об узком пути, по которому должны пройти Его последователи к вратам Царства. Он говорит, что Царство это достигается усилием: только употребляющие усилие его восхищают. Он открыто предвещает Своим последователям страдания, много страданий… Он часто упоминает о страшном, позорном и отвратительном орудии пытки и смерти – кресте – для Своих учеников, и им по временам кажется, что слова эти больше, чем простое сравнение.