Повести. Дневник

22
18
20
22
24
26
28
30

Опять плата дани петербургскому климату в виде насморка и опухоли десен. Утром работал, потом сидел и завтракал вместе с Гаевским, а потом сели в карету и поехали на обед к Панаеву. Дорогой я заезжал к Маркусу, Григорьеву и Марье Сергеевне, последнюю застал дома и был принят как всегда по-дружески. Получил приглашение к обеду в среду. Во время моего визита приехал гр. Армфельдт и какая-то донна, кажется, мне незнакомая. К Некрасову, — произвели чтение о леди Байрон и «In memoriam»[379][380]. За обедом находились все приятели, офицеров сумрачного вида не имелось. Лонгинов, Мухортов, Милютин, Сократ Воробьев, Аполлинарий Брянский. Сперва обед тянулся так себе, но когда на сцену выступило чернокнижие и планы скандалезных произведений, хохот воздвигся почти гомерический. Предположено продолжать Чернокн<ижникова>, писать классическую трагедию, фантастическую повесть и преложение псалмов в таком роде:

Блажен, кто в тоннеле ПассажаС Хотинским речи не держал,И, выпив водки для куража,. . . . . . . . . . . . . .Его к <...> не провожал.Из поэмы о М. Х<отинском>.И труп Хотинского МатвеяПрияла смрадная волна,И по Пассажу тихо вея,Все запах слышался <...>

Досиделись и доболтались до десятого часа. Тут только я заметил, что у меня болит голова и опухоль десен увеличивается. Прошел до Пассажа пешком, но головная боль не прошла. Долго не мог спать, хотя и лежал в постели.

Блажен стократ, кто с ЕгуновымНа сонм Пикквиков не ходил,И тот, кто со СтруговщиковымРечей про Гёте не водил.Блажен, кто в туннеле (зри выше).Блажен, кто музыку БартольдаНе в силах вовсе пониматьИ рожу Бранта ЛеопольдаКто может зреть и не блевать!Блажен, кто с буйным ВардолетомНе учинял содомских дел,И тот, кто с Майковым поэтомВ час зноя рядом не сидел...

Понедельник, 12 окт<ября>.

День открылся кислым расположением духа вследствие насморка. До обеда сидел дома, писал кое-что. Чуть только отобедал, пришел Сократ Воробьев во фраке с просьбою рекомендовать Каменскому Балтазара, которого я видел у Сенковских два раза, или, скорее, Балтазарова брата, которого я ни разу не видал. Написав записку сообразно событию, я простился с Сократиком и лег спать, проснулся же довольно бодрым и даже в эротическом расположении духа. Пил чай у А. П. Евфанова, оттуда к Н... польке. Оттуда к Вревской, у которой пробеседовал весь вечер и даже ужинал. Но, увы, ужин, весьма вкусный, был адски тяжел; в нем, между прочим, играли роль гусь, отлично зажаренный, и пирожки. Оттого я во сне видел Павла Петровича, певицу Лагранж, какие-то путешествия и военные действия, а встал с некоторыми спазмами.

Вторник, 13 окт<ября>.

Сегодни произошло хлопотливейшее утро, которым, однако же, я остался доволен. Одевшись, я ожидал лошади, когда внезапно является ко мне вестник от Капгера звать меня к нему. Слабая мысль о том, — не транстеверинка ли у него, мелькнула в моей голове. Вхожу и действительно вижу мою пышноволосую преданную донну. Несметное количество расспросов, поцалуев и нежностей окончились обещанием свиданий и даже маленького обеда вдвоем. Простившись с Лизой, поехал к Ребиндеру и не застал его; тут я едва ли не впервые видел окрестности Цепного моста[381]; окрестности, мне неизвестные. Оттуда к Ортенбергу, он спал, и я немного побеседовал с Ольгой Ивановной. Оттуда к Зеланду и, по случаю его дежурства, прошел через величавые дворы в лазарет Пажеского корпуса. Cari luoghi![382], где каждое окошко дышит на меня воспоминанием. Оттуда к брату и Марье Львовне, на ее новую квартиру, которая мне весьма понравилась. Одно не нравится старухе — комнаты высоки! Вишь на что жалуется? — хотел я сказать, как Чичиков при жалобе Собакевича на свое здоровье. Оттуда к Марье Ник. Корсаковой, которую застал исхудалою, но весьма любезною. Потом проехал к Н. А. Стремоухову, где нашел одну Катерину Петровну, с рассказами о бесчисленных злоключениях, постигавших их семейство за это лето. Условились насчет обедов. Соображая, что утро и без того потеряно, я велел ехать к канцелярии Военного министерства и по знакомому ходу пробрался в переднюю, где мы столько лет курили, беседовали и пили коньяк. Бренные остатки когда-то блистательной когорты окружили меня: Кирилин, Ноинский, Коведяев, — в отдалении рисовались фигуры Битнера, Попова и писаря Авдеева. Прошли в первое отделение, вспомнили «о былом». Егор Николаич на вопрос о скандальных новостях принял благочестивую мину и сказал, что со смерти жены «он уже не тот»! Пожалев о сем неожиданном перевороте, я простился со всеми и, во мраке встретив фигуру Андриевского с крестом на шее, толкнулся к Струговщикову, но бесплодно. Затем приехал восвояси и после обеда спал как умерщвленный.

Вечер провел у старикашки, с Дрентельном, Ванновским и Таничкой. Ничего не читаю, ничего не работаю, впрочем, работать покуда нечего, а книг нет никаких под рукою. Нужно запастись всем, что следует для чтения, и тогда уже усесться.

Среда, 14 окт<ября>.

Раз бросившись в праздношатание, никак нельзя с ним скоро покончить. Приглашения идут следом за приглашениями, и я ангажирован на весь остаток недели, но кстати сегодни в биографии Мура («Quarterly»)[383] я прочел о том, как вредна такая жизнь, — и воспользуюсь поучением. Встал поздно, написал несколько писем и ничего более. Утром были у нас Фома Осипович, m-me Корсакова и О. И. Ортенберг, последняя осталась обедать. От Панаева получил одну книжку английского журнала и несколько времени провел в чтении. От каждого гвардейского полка командируют в Молдавию по 3 офицера, из финляндских едет Ванновский. Дай бог ему здоровья и удач.

Вечером приехал какой-то нелепый юноша, племянник Ортенберга. Я оделся и часам к 9-ти был у Сенковских, где застал Сократа и Балтазара с братом, о которых недавно говорилось. Я поддерживал парадокс о гадости и вреде публичных собраний — опер, маскарадов и прочего. В это время с m-me Helene сделалось дурно и начались истерические припадки, сходные даже с падучей болезнью. Наше положение (гостей) оказалось странным: уехать было невежливо, а сидеть скучно и, как думал я, бесполезно. Но припадок был так силен, что помощь наша оказалась нужною. О многом думал я в течение этих двух часов. Однако мы все-таки не дождались окончания. Нужно отдать справедливость больной: она и в беспамятстве вела себя скромно и грациозно. Сократик, которого я подозреваю в любви безнадежной, изнывал и таял. Когда я воротился домой, на лестнице меня перехватил и увлек к себе Капгер. У него было собрание. Дрентельн, Мейер, Засс, Белокопытов в густых эполетах и какой-то статский, Чочков, мне не понравившийся. С темноты и от худых глаз моих я лысого Сергея принял за Своева и обошелся с ним так, как будто бы мы вчера расстались, потом уже я признал свою ошибку, и мы облобызались. Засс горевал по поводу своего неназначения на турку, Мейер беседовал о девочках. Мне подали ужин, состоявший из весьма невкусных блюд, а разошлись мы в половину второго. Во сне я видел каких-то убийц и кинжалы, а проспал до 10 1/2 часа.

Четверг, 15 окт<ября>.

День, против ожидания, открылся весьма удачно. Пока я пересматривал в сотый раз (и с новым удовольствием) федотовскую тетрадь картин Гогарта и, пересматривая ее, ругал вероломную редакцию «Б<иблиотеки> для ч<тения>», явился Старческий и привез половину должных мне денег. По своей отходчивой натуре я принял его ласково, напоил чаем, и хотя вчера не задумавшись послал бы его куда-нибудь в Ботани-бей[384], но сегодни обнадежил насчет своего сотрудничества. Таков человек, особенно я. Приезжал П. Н. Стремоухов и m-me Данилова, менее исправная, чем Старчевский. Потом приехал брат, и в его коляске мы отправились к Гамбсу смотреть мебель для кабинета. Магазин очень хорош, — но ничего особенно художественного я там не узрел. Потом Григорий пошел пешком, а я, заехавши к Сенковским и осведомившись о вчерашней больной, проехал к Марье Сергеевне. Обедали с ней, ее мужем, Натальей Сергеевной и детьми. Все было очень мило, приятно, но почему-то, выходя от них, я вспомнил о Теккереевом Томе Приг после вечера у леди Ботиболь[385]. Вечер заключили у брата, дома я получил очень милое письмо Ливенцова, с турецкой границы. Ночь спал плохо, может быть от усталости, и кашлял.

Пятница, 16 окт<ября>.

Утро в небольшой работе — чтение и разбор «Крымских цыган» Котляревского[386]. Приходил Невзоров с повесткой об окончании дела Руничевой и принес денег, но немного, — ибо все уже было перебрано. Обед у Н. А. Стремоухова, свидание с Петром Николаичем, в среду условились вместе сражаться на бильярде в Английском клубе. Все, особенно старик, переполнены ласки и любезности. Чай пил там же, я уехал запастись книгами — о Снобах[387], повестями Ирвинга, рассказами Теккерея и романами Сильсфильда. Дома застал Кильдюшевскую и, против ожидания, ужинал с аппетитом.

N. В. Тут случилась со мной стариковская история. Задолго я обещал Гаевскому провести этот вечер у Никитенки, сам писал ему о том вчера и забыл свое обещание, так что другие мне о нем напомнили.

Понедельник, 19 окт<ября>.

В субботу была память брату Андрею, но по случаю дурной погоды я не был на кладбище. Для меня немалое удовольствие бывать там изредка и подходить к могилам когда-то живших друзей, стараясь припоминать себе их образ, их речи и дела, но этот год я еще не был в Смоленском. Вместо этого меланхолического занятия я был у Капгера, целовался с транстеверинкой и прочая. «Спящий в гробе, мирно спи, жизнью пользуйся, живущий»[388], и т. д. Ma Lisette позаботилась подарить мне свой портрет водяными красками, на котором ей чуть не сорок лет отроду. Обедал у нас Дрентельн, как он помнит эти дни, как полна истинной, сердечной деликатности его внимательность в этих случаях. Да, таких мало людей на свете. Вечер провел я сперва у Маевских, потом у Ахматовой, — тут только я вспомнил, что в пятницу хотел быть с Гаевским у Никитенки. Память слабеет!

Утро воскресенья сидел дома и читал, приходили Зиновий Иванович с упомянутым уже Балтазаром; Каменский, как я ожидал, ответил очень ласково, но обещаний никаких не дал. Они опять будут приставать ко мне. Начал повесть Сильсфильда «Courtship of George Howard»[389], занимательную картину общества Соедин<енных> Штатов. Снобы очень хороши, история о заслуге, сделанной христианству через перевод непристойной греческой комедии с комментариями Шнупфениуса и Шнапсиуса, очень забавна[390]. Обедал один дома, ожидая Лизетты. Она пришла, но приют мы нашли не у соседа, а у Луи, где нам отвели чистую комнату, дали чаю и шампанского.

...Lisette doit paraitreVive, jolie, avec un frais chapeau,Deja sa main a l"etroite fenetreSuspend son chile en guise de rideau...[391] [392]

Мои отношения к ней совершенно принимают вид благородной интриги; by the by[393], вчерашний визит обошелся мне в 20 целковых. Месяцев 9 тому назад я не пожалел бы двухсот (если б они были!). Вечер заключил патриархальным ужином у Марьи Львовны, где из чужих были Волконский, Росляков и Крокодил. Сегодни diner fin[394] у Григория. Да, еще перед М<арией> Л<ьвовной> я заезжал к Некрасову, застал его и Авд<отью> Яковлевну больными и неразговорчивыми.

Турки перешли Дунай. Ждут парада и манифеста о войне.