— Рано встаете вы, Вера Николаевна, — сказал я, подходя к ней. Она облокотилась на мою руку, и мы снова вошли в сад.
— Мне надо не шутя побранить вас, Алексей Дмитрич, — сказала она довольно сухо, — что это вы наговорили Косте про меня? Целый вечер мучил он меня своими расспросами. И с чего взяли вы, что я не лажу с маменькой?
— Лучше сказать, отчего мачеха ваша не ладит с вами? — отвечал я, ударяя на слове мачеха.
— Я знаю, вы жили в семействе, может быть, и горевали. С какой же стати рассказывать Косте про вещи, которых он не понимает?
Я хотел оправдаться и передал ей разговор наш во флигеле. Слезы навернулись на ее глазах и тотчас же скрылись.
— Костя ангел, — сказала она задумчиво, — такого чудного дитяти не бывало на свете. Только жизнь наша не по нем, много горя он себе готовит...
— С ним легко справиться, — говорил я. — У него одни глаза только зорки. Неудачный ваш портрет навел его на грустные мысли; будьте немножко похолоднее, глядите повеселей, и он все позабудет.
Веринька вспыхнула и забросила кверху головку.
— Да что же это? — вспыльчиво сказала она. — Не переделывать же мне лицо мое для взбалмошного мальчишки! Слава богу, я не в пансионе... никто не прикажет мне смотреть веселее... есть же и конец терпенью!.. довольно мне и своей заботы!
Она сама испугалась этой раздражительной выходки, которая более объясняла ее положение, чем бы ей хотелось.
Долго бродили мы по саду и толковали о своих делах, — но — вы извините меня, — я увлекаюсь Костею и Веринькой, сам же я пока намерен оставаться в тени.
Часа через полтора мы пошли к старику и расположились пить чай в его комнате. Мачеха, как видно, успела уже выбранить своего мужа, потому что генерал был совсем не в духе. Привыкши к регулярной жизни, он досадовал на Костю, который, умаявшись с вечера, все еще спал, — и наконец, несмотря на просьбы Вериньки, послал к сыну дворецкого с приказанием явиться пить чай вместе.
Но в ту же минуту Костя вбежал в комнату, с шумом и веселым смехом, живой, свеженький, сумасшедший, как всегда. И следов вчерашнего горя не видно было в его глазах. Не обращая внимания на суровую фигуру отца, на его замечания, он поздоровался со всеми, поддразнил всех и каждого, обежал весь дом и сел к чайному столу. Только сесть он хотел не иначе, как к Вериньке на колени. Она очистила ему маленькое место в своем кресле, Костя сел в уголок, продолжал возиться с сестрою и хотел уже ее посадить к себе на колени. При этой возне они как-то зацепили за стол, стол потрясся в своем основании, чашки задребезжали, и увесистый самовар чуть не опрокинулся на пол. Генерал совсем рассердился.
— Да полно тебе, Константин! — строго закричал он, стуча рукою по столу. — Сиди смирно, экий сорванец выискался! Эх, мало тебя секли-то, вот оно, нынешнее воспитание!
— И... и слушать тебя не хочу! — кричал ему Костя, продолжая возню с сестрою. — Видишь, какой ворчун! и! да какой сердитый! Садись же, Вера...
Генерал совсем поражен был этой эмилевскою бесцеремонностию. Давно уже было ему не по нутру то, что Костя говорил ему: ты. Вышла б неприятная сцена, если бы мачеха не вступилась за Костю. С первого ее слова старик присмирел и замолчал.
Костя не давал покою сестре. — Зачем у тебя такая тоненькая талия? — говорил он ей, — это совсем не красиво, ай! какие у тебя плечи худенькие! это почему? это что значит?..
С последним словом Костя выпрыгнул из кресла и стал на пол прямо против мачехи.
— Что это мне говорили, — быстро произнес он, — будто бы вы с Верой не ладите? Уж коли с ней не ладите, значит вы одни виноваты.
Генерал побледнел, Вера Николаевна побледнела, мачеха побледнела и бросила ехидный, сатанинский взгляд на бедную девушку. Костя один не замечал ничего и продолжал свою речь.