“Серафима! Серафима!” вот она с ясными, ласковыми глазами передо мной!
III. ТЮРЬМА
Я в тюрьме уже одиннадцатый месяц. Но ко всему можно привыкнуть... У нас своя жизнь, свои интересы... С утра шум, гам, крик... Все камеры раскрыты. Кулачные бои не переводятся. Мы давно разделились на оппозицию и центр и тузим друг друга. В потасовках обязаны участвовать все, кто и не хочет... Даже “дедушка”, и тот — наш боевой староста, низкий и крепкий старик, у которого два сына в тюрьмах, — и тот должен.
— Ну, дедушка, поборемся! Ну, дедушка, как вы? — пристают к нему — и он выставляет вперед, как мальчишка, свои крепкие, мужицкие кулаки и весь лоснится от смеха.
Есть карты, бывает и вино.
Сегодня утром молодой Лучков, конторщик с железной дороги, всегда серьезный и нравственный юноша, возмущен. Он давно уж не выносит Гудилина, который дразнит его скабрезными анекдотами, но сегодня даже не говорит, в чем дело.
— Что вист все? — спрашиваю я.
— Да какой там!
— В железную дорогу! С утра! — заявляет громко Степан, рабочий, тоже серьезный и красивый, белозубый парень, — а еще интеллигенты называются, интеллигенты! Иванов уж, сукин сын, небось штаны проиграл. Тьфу ты, ей-богу!
В коридоре образуется нечто вроде совещания.
Дернов, молоденький и розовенький помощник присяжного поверенного, сидящий за газетой, тоже волнуется. Ему стыдно за политических.
— Это уж в самом деле скандал! Надо будет их как-нибудь отговорить. Поднять что ли вопрос на общем собрании. Еще преферанс, я понимаю... А то в азартную... с утра...
— Не надо только так волноваться, товарищ! — кладет он руку на плечо рабочему.
— Да я-то что! Мне плевать на них. Тьфу ты! Ей-богу, и связываться не стану!
— А вы пойдите к ним! как раз получите! — процеживает Лучков и молчит. — Я такое услышал, что... лучше уж молчать. И сказать стыдно. Иванов ведь грубый и совсем ненормальный человек. С ним и считаться нельзя. У него запой, так что же с него спрашивать? Ругается как последний извозчик.
Лучков чем-то серьезно оскорблен и не слушает нас.
— Пойдемте! Попробуемте! — предлагает мне решительно Дернов, и мы идем.
— Надо хоть Данченку, мальчугана, отговорить! Я думаю, что мне удастся! — мечтает он.
— А то испортят мальчугана... А он такой славный.
Мы идем. Но в коридоре нас чуть не сбивает с ног целая толпа.