— Я сейчас, Иннокентий Иванович. Я только так! — говорит он, чуть вспыхивая, и смотрит в полученные карты.
— Ну, смотрите! Мы будем вас ждать!
Дернов еще некоторое время стоит и не знает, что сказать.
У Иванова лицо бледное, изрытое оспой, а губы толстые. Щека повязана.
— 20 копеек! — сипит он тихо, но опять проигрывает.
Выигрывает Данченко.
— Ну, господа, следите же! — призывает строго Гудилин и тасует карты. Он серьезный, сосредоточенный, как в священнодействии, с красивым лицом и с раздвоенной бородкой, как у Христа, нас не замечает.
Мы уходим...
В камере у дедушки своя “кофейная” коммуна. На столиках на двух спиртовых лампочках кипят кофейники. Дедушка вытащил сыр.
— Ну, господа, кофей готов! — заявляет он торжественно, — только чур не марать у меня. А стаканы уж пусть каждый сам моет.
Все тащат стаканы и накидываются на кофейник. Дерюгин несет индюшку и сухари.
— А! — приветствуют его.
Все голодные жадно накидываются на индюшку. Дерюгин режет. Каждому достается небольшой ломтик. Все не едят, а жрут, жадно, смачно. Боб обгладывает брошенную Дерновым кость... облизывают пальцы и губы.
— Ба! Да у вас тут кофе! — вваливается шумно Митя, — что ж это вы, черти, не скажете! Давай сейчас! у!
— Да уж ничего нет!
— Хватит! Давай! Он выливает себе гущу из кофейника и присаживается на постель.
— Пусти, дурак! Дай место! — замахивается он на Стряпушкина и добродушно смеется, растягивая свой широкий рот. Он весь длинный, неуклюжий, с огромными, как вилы, руками и мохнатой головой.
— Ну, а какие там карты? — спрашивает дедушка. По вечерам он и сам играет в преферанс, и теперь смеется, блестя маленькими глазками.
— Да я-то ничего! Только семь гривен того! — машет рукой Митя. — А вот Иванов так, тьфу! Он десять целковых спустил, ха-ха-ха!.. и штаны свои проиграл! Ей-богу! и все Гудилину!
Но Дернов краснеет.