Даниэль Деронда

– Не расстраивайтесь из-за меня, – произнесла она тоном нежного убеждения. – Я запомню каждое ваше слово – все до единого. Я запомню вашу веру в меня и постараюсь ее оправдать.

Гвендолин твердо посмотрела Даниэлю в лицо и опять подала руку, однако на губах не появилось даже тени улыбки. После смерти мужа она никогда не улыбалась. Стоя в неподвижном молчании, она напоминала печальную статую той Гвендолин, чей смех всегда раздавался среди самых серьезных людей.

Печаль пронзила сердце Деронды. Можно ли представить более трудное положение для мужчины, полного нежного сочувствия, но наделенного благоразумием и предусмотрительностью? Лишь он один знал истинную причину страданий Гвендолин: оттолкнуть ее от себя означало бы обречь на опасное одиночество. В то же время Деронда понимал, что рано или поздно в их отношениях наступит мучительный перелом.

До отъезда Гвендолин он несколько раз приходил на Парк-лейн, однако беседы происходили в присутствии миссис Дэвилоу, а потому не были столь волнующими. Решив принять наследство, Гвендолин составила план, о котором любила говорить: вместе с мамой и сестрами вернуться в Оффендин, чтобы, как она выразилась, восстановить жизнь в том виде, какой она была, когда все вокруг дышало счастьем, только она об этом не знала. Идея не утаилась от сэра Хьюго, и баронет благородно возложил на себя обязанность сдать Гэдсмер за сумму, значительно превышающую стоимость аренды Оффендина. Все это было подробно изложено Деронде, который охотно вступил в обсуждение занимавшей Гвендолин темы. О том, что занимало лично его, он не обмолвился ни словом, а она не спрашивала, поскольку сосредоточилась на его приезде в Диплоу еще до окончания осени. К тому же Гвендолин совсем не думала о том, что Лапидоты – маленькая еврейка и ее брат – способны повлиять на ее судьбу ничуть не меньше, чем забродившие политические или социальные дрожжи влияют на мировую историю.

Глава IX

Тем временем отношения Эзры и Майры со своим другом и благодетелем становились все крепче.

Расставшись с дочерью, Лапидот-старший вознамерился вложить полученные деньги в игру, надеясь получить более существенную сумму и оставив без внимания прочие возможности или решения. До тех пор пока не потерял все, он ни разу не задумался о необходимости вновь обратиться к Майре или отважиться на беседу с сыном. В первый момент он испугался встречи с Эзрой, как испугался бы любой другой неприятной необходимости, а обладание кошельком дочери на время избавляло от мысли о нужде. Страсть к риску действовала на него несравнимо сильнее физического голода, однако хотя бы раз в день он должен был питаться, а для этого требовались деньги. Во время краткого посещения здания с вывеской «Пирамиды» он сначала удвоил ставку, потом утроил и, наконец, потерял все тридцать шиллингов. Выйдя из заведения с пустым кошельком в кармане, Лапидот задумался, как лучше поступить: заложить изящную вещицу и сделать новую ставку или предстать перед дочерью в благообразном виде, вернув кошелек и заявив, что потратил деньги на оплату счета за жилье. Следует заметить, что, по мнению Лапидота, он имел полное право на имущество детей, и ради этого готов был вынести любое унижение при встрече с сыном. В конце концов, лучшее, что можно было сделать в его положении, это поселиться вместе с собственными детьми. Чем больше он думал о встрече с Эзрой, тем меньше боялся, сконцентрировав внимание не столько на угрозе унижения, сколько на возможности легко и безопасно положить что-нибудь в карман.

В результате недолгого размышления Лапидот отправился на маленькую площадь в Бромптоне в надежде встретить дочь. Уже наступил вечер, и, едва подойдя к подъезду, Лапидот сразу понял, что Майра дома: из окна доносился знакомый голос.

Майра сидела за пианино и пела «Сердце, мое сердце», а Эзра слушал с закрытыми глазами, когда миссис Адам осторожно приоткрыла дверь и смущенно сказала:

– Джентльмен внизу утверждает, что он ваш отец, мисс.

– Сейчас спущусь. – Майра немедленно встала и посмотрела на брата.

– Нет, Майра, не надо, – решительно возразил Эзра. – Пусть поднимется, миссис Адам.

Майра стояла, в волнении сжав руки и глядя на брата, который тоже поднялся и в этот миг выглядел потрясенным, хотя от его фигуры исходила решительность.

Открыв дверь, чтобы впустить посетителя, миссис Адам не отказала себе в удовольствии посмотреть на всех троих. Переведя быстрый взгляд с Эзры на Лапидота, она уверенно подтвердила:

– Точно: отец.

Лапидот заранее принял меланхоличный вид, однако в словах его послышалось искреннее волнение:

– Эзра, мой мальчик, вряд ли ты узнаешь меня после долгой разлуки.

– Узнаю тебя… слишком хорошо… отец, – ответил Эзра с язвительной торжественностью.

– Ах, ты недоволен мной! Ничего удивительного. Я знаю, что выгляжу не лучшим образом. Попав в затруднительные обстоятельства, человек не в состоянии следить за собой так, как сам того желает. Мне пришлось вынести немало страданий, поэтому знаю не понаслышке, – быстро ответил Лапидот. Говоря, он всегда чувствовал себя свободно и уверенно, и сейчас, повернувшись к Майре, протянул кошелек: – Вот твой кошелек, дорогая. Я подумал, что ты обрадуешься ему из-за той записки. Но деньги я истратил: пришлось оплатить счет за квартиру и еду. Я знал, что ты захочешь, чтобы я освободился от долгов, и вот теперь стою без единого фартинга в карманах и жду милости от своих детей. Вы можете меня выгнать, даже не вызывая полицию. Только скажи, Майра: «Отец, ты мне надоел. Когда я не могла без тебя обойтись, ты обо мне заботился и тратил на меня все свои средства. Но теперь ты мне не нужен». Только произнеси эти слова, и я исчезну, как искра, чтобы никогда больше не появиться и не испортить тебе удовольствие. – Как обычно, слезы появились сначала в голосе.

– Тебе известно, отец, что я никогда не произнесу таких слов, – возразила Майра.