Даниэль Деронда

Глаза Деронды тоже наполнились слезами. Гвендолин высвободила одну руку и в свою очередь вытерла их платком.

– Мы расстаемся не совсем, – заверил он ее. – Я готов вам писать при каждой возможности. А вы будете мне отвечать?

– Постараюсь, – прошептала она.

– Я буду разговаривать с вами больше, чем прежде, – с нежной настойчивостью продолжил Деронда, выпуская безжизненные ладони и поднимаясь с колен. – Если бы мы виделись чаще, то острее чувствовали бы различия и постепенно отдалялись друг от друга. Наверное, это последняя наша встреча, но мысленно мы станем ближе.

Гвендолин промолчала, но машинально тоже встала, чувствуя, что спустя миг он уйдет: удержать его невозможно.

Деронда не находил слов. Он знал, что расставание пройдет без объяснений, однако не мог сделать шаг к двери. Наконец Гвендолин посмотрела на него, и он протянул ей руку. Она сжала ее и сказала то, о чем думала:

– Вы были очень добры ко мне. Я этого не заслужила. Я постараюсь… постараюсь жить. Я буду думать о вас. Разве я совершила что-то доброе? Нет, только причинила зло. Я не хочу причинять вам зло. Для меня будет лучше…

Закончить фразу она не смогла: помешали не рыдания, а внезапная дрожь. Груз честности оказался слишком тяжелым.

Гвендолин поцеловала его в щеку, и он точно так же поцеловал ее. Держась за руки, пару мгновений они смотрели друг на друга, потом Деронда развернулся и вышел.

Спустя некоторое время в комнату заглянула миссис Дэвилоу и нашла дочь неподвижно сидящей в кресле.

– Гвендолин, дорогая, ты кажешься совсем больной, – проговорила матушка, склонившись над ней и тронув холодные руки.

– Да, мама. Но не бойся, со мной ничего не случится, – ответила Гвендолин и истерически разрыдалась.

Миссис Дэвилоу убедила дочь лечь в постель и села рядом. Весь день и всю ночь Гвендолин то и дело принималась рыдать, однако всякий раз взывала к матери:

– Не бойся. Я буду жить. Я хочу жить.

В конце концов она уснула, а утром, открыв глаза, внимательно посмотрела на мать и произнесла:

– Ах, бедная мама! Ты всю ночь просидела возле меня. Не страдай. Я обязательно буду жить. И стану лучше.

Глава XIII

Среди благословенных ощущений любви вряд ли найдется более изысканное, чем осознание, что, соединяя свою жизнь с жизнью любимого человека, мы получаем возможность дарить счастье, приносить успокоение в трудностях и даже скрашивать мрачные воспоминания о лишениях и страданиях. Любовь Деронды к Майре была исполнена нежной заботы.

Сейчас Майра сияла подобно нежному цветку в теплом солнечном свете довольства: любые возможные печали казались ей частью той жизни с Дерондой, которую она не могла назвать иначе, как хорошей. А он замечал сдержанную радость, придававшую ее движениям новую грацию, любовался привычной позой спокойствия и с восторгом думал, что счастье заключается уже в том, чтобы избавить любимую от страданий. Майра ничего не знала о метаниях Ганса и терзаниях Гвендолин. После признания Деронды она с легкостью объяснила чувства светской леди к нему благодарной преданностью за его доброту – точно такой же, какую испытывала сама. К тому же все упоминания Даниэля о миссис Грандкорт подтверждали это предположение, хотя он касался этой темы редко и сдержанно. Майра с готовностью поверила, что жених выступил в роли спасительного ангела не только для нее, но и для многих других. Удивляло лишь то, что именно ей досталось блаженство постоянно радоваться его близости.

Таким образом, оказавшись под балдахином, Майра ощущала не дрожь сомнений, а благоговейный восторг перед великим даром, требующим великого применения. Бархатный балдахин никогда еще не покрывал таких красивых жениха и невесту, которым гости мудро желали щедрого потомства. Никогда еще священной чаши не касались столь благочестивые губы, а брачная клятва никогда не звучала так убедительно, как в мгновение их взаимного обета. Естественно, свадьба состоялась в соответствии с иудейским ритуалом. А поскольку ни одна религия не требует, чтобы мы приглашали на пир исключительно самых знатных из знакомых, то хочется верить, что мало кто обидится, узнав, что среди гостей скромного свадебного пира Деронды присутствовало все семейство Коэн за исключением благоразумно оставшейся дома малышки Евгении. Разве мог Мордекай допустить, чтобы друзья трудных дней не разделили с ним великой радости?