Даниэль Деронда

Деронда действительно вскоре приехал в Диплоу, так как поместье находилось от города ближе, чем Аббатство. Поначалу он хотел отвезти Майру и Эзру в какой-нибудь спокойный уголок на морском побережье, пока не обустроит дом, куда Майра вошла бы в качестве жены и где они могли бы вместе ухаживать за ее братом. Однако Эзра попросил его не беспокоить, кроме как ради поездки на Восток. Всякое передвижение тяготило его все больше, но о возможности этого путешествия он думал с иллюзорной радостью. Готовясь к свадьбе, запланированной не позднее чем через два месяца, Деронда хотел обстоятельно обсудить с сэром Хьюго состояние своих дел и денежных средств, а потому не считал возможным откладывать поездку в Диплоу. Впрочем, он не забывал и о другой причине – данном Гвендолин обещании. Ощущение блаженства и довольства собственной судьбой странным образом тревожило его сердце. Это может показаться парадоксальным, ибо любящий и любимый человек всегда считается счастливым, а счастье предполагает полное безразличие к чужой печали. Однако человеческий опыт всегда парадоксален, если это понятие означает несоответствие общепринятой философии. Деронда не изменял Майре, а только делал любовь к ней еще более достойной, разделяя это чувство с заботой о другом человеке. Ибо что есть любовь? Прежде всего вместилище бесконечных забот, которые все равно лучше любых благ за пределами этой любви.

Деронда дважды приезжал в Диплоу и дважды встречался с Гвендолин, но ничего не сказал о переменах в своей жизни. Он корил себя за это, однако объяснение, влекущее собой важные последствия, зависит чаще всего от готовности собеседника принять то, о чем мы намерены поведать. Во время первой беседы Гвендолин была настолько поглощена собственными мыслями, переполнена вопросами о том, как устроить жизнь, как стать менее невежественной, как полюбить всех вокруг, избавиться от былого эгоизма, что Деронда не смог заговорить о сугубо личных делах и ранить ее в тот момент, когда она ждала от него помощи на новом пути. Во время второго приезда, когда Деронда твердо решил направить разговор в нужное русло, он нашел Гвендолин в состоянии глубокой депрессии, охваченной страшными воспоминаниями. Она истерически рыдала и твердила, что он будет постоянно ее презирать. Деронде удалось найти слова успокоения и ободрения, однако, когда Гвендолин ожила и с трогательным детским интересом взглянула на него мокрыми от слез глазами, возложить на ее плечи груз новых переживаний он не смог.

Время шло, и Деронда понимал, что оттягивать трудное признание нельзя. Надо заметить, что Гвендолин никогда не думала о том, что у него могут быть собственные дела; ей даже не пришло в голову спросить, каким образом он оказался в Генуе. Подобная неосведомленность делала неожиданное признание еще более тяжким ударом. А если бы Деронда возложил эту миссию на других людей, Гвендолин сочла бы, что он обошелся с ней с жестоким безразличием. Ограничиться письмом он также не мог: нежная натура не позволяла, чтобы Гвендолин в одиночестве читала прощальные строки, возможно, находя в словах жестокую радость собственного счастья и безразличие к ее судьбе. Вот почему Даниэль отправился в Диплоу в третий раз, твердо решив объясниться с Гвендолин.

К своему удивлению, он застал в Диплоу вооруженного мольбертом и красками Ганса Мейрика, который рисовал портреты дочерей сэра Хьюго, а для разнообразия частенько наведывался в Пенникот, чтобы сделать несколько набросков деревенских детей и укрепить знакомство с семейством Гаскойн. Казалось, к Гансу вернулась прежняя жизнерадостность, но Деронда заметил в его поведении налет притворства.

– Когда ты приехал, Ганс? – спросил он, застав художника на пленэре во время работы над фоном к портрету.

– О, десять дней назад, раньше назначенного сэром Хьюго срока. Я составил компанию Рексу Гаскойну и провел пару дней у него. Услышал все местные сплетни, узнал, как обставлен дом колесного мастера, и даже побывал на экзамене в начальной школе. Добрая сестра Рекса Анна согласилась меня проводить, иначе мне бы досталось от местных мальчишек за длинные волосы и не соответствующую их понятиям о красоте внешность. А в целом в деревне самая настоящая идиллия. Гаскойны безупречны – к тому же состоят в близком родстве с герцогиней Ван Дейка. Я видел ее издалека, в черном платье. С посторонними она не общается.

– Миссис Грандкорт была в Пенникоте? – спросил Деронда.

– Нет. Но меня отвезли в Оффендин, чтобы показать старинный дом, и в результате я познакомился с семейством герцогини. Полагаю, ты там был и все о них знаешь?

– Да, я там был, – спокойно подтвердил Деронда.

– Прекрасное место. Самое подходящее окружение для вдовы с романтической судьбой. Судя по всему, у нее за душой несколько романов, причем один из них с моим приятелем Рексом.

– Незадолго до свадьбы? – искренне заинтересовавшись, уточнил Деронда. – Они прожили в Оффендине всего год. Как ты об этом узнал?

– О! Понимая, что значит быть несчастным, я научился замечать признаки несчастья в других и выяснил, что Рекс никогда не ездит в Оффендин и ни разу не встречался с герцогиней после ее возвращения. А мисс Гаскойн проронила несколько слов о каком-то представлении в Оффендине, из чего я заключил, что однажды Рекс не на шутку увлекся прекрасной кузиной. Не знаю, в чем заключалась ее роль. Возможно, появился герцог и увез красавицу на белом коне. Так случается всякий раз, когда исключительно достойный молодой человек проникается благородными чувствами. Теперь я понимаю, почему Гаскойн твердит о намерении сделать юриспруденцию своей любовницей и остаться холостяком. Однако это решение может оказаться преждевременным. Поскольку герцог утонул не в твою пользу, не исключено, что сделал это в пользу друга Рекса. Как знать?

– По-твоему, абсолютно необходимо, чтобы миссис Грандкорт снова вышла замуж? – спросил Деронда, готовясь добавить, что первая попытка Ганса предсказать ее будущее оказалось не столь успешной, чтобы посягнуть на вторую.

– Чудовище! – воскликнул Ганс. – Неужели ты хочешь, чтобы она всю жизнь носила траур по тебе и медленно горела на вдовьем костре, в то время как ты будешь живым и веселым?

Деронда ничего не ответил, однако выглядел таким раздраженным, что Ганс сменил тему, а когда остался в одиночестве, подумал, что между Дерондой и герцогиней существовало чувство более сильное, чем хотелось бы думать Майре. «Почему она не влюбилась в меня? – подумал он со смехом. – Тогда она не встретила бы соперниц. Еще ни одна женщина не пожелала побеседовать со мной о теологии».

На следующий день Деронда отправился в Оффендин, заранее отправив записку с просьбой о встрече. Гвендолин ждала его в той самой старинной гостиной, где произошли важнейшие события ее жизни. Выглядела она менее печальной, чем прежде. Улыбки не было, однако по лицу разлилось спокойствие, ничем не напоминавшее чрезвычайное волнение во время их последней встречи. Она сразу почувствовала печаль гостя и, как только оба сели, проговорила:

– Должно быть, встреча вас пугает: в прошлый раз горе и отчаяние меня сразили. Но сегодня все иначе. Я решила собраться с духом и держаться по возможности спокойно и даже жизнерадостно, чтобы больше вас не расстраивать.

В словах и тоне Гвендолин слышалась необычная тихая безмятежность, отчего предстоящий разговор показался Деронде особенно жестоким и неуместным. Однако он счел необходимым начать немедленно.

– Сегодня мне и в самом деле непросто, – ответил он с печалью во взгляде. – Но это лишь потому, что возникла необходимость сообщить о том, о чем следовало рассказать раньше. Речь пойдет о моей жизни, о моем будущем. К сожалению, я не отвечал взаимностью на ваше доверие и никогда не говорил о событиях, изменивших мою судьбу. Дело в том, что нам никогда не хватало времени, чтобы коснуться тем не столь важных, как те испытания, которые вам пришлось пережить.

Глубокий голос Деронды звучал робко и нежно, и Гвендолин заметно удивилась. Смысл его слов взволновал, но не испугал. Она подумала, что перемены касаются отношений Деронды с сэром Хьюго и его состояния.