В мазовецком лагере, за исключением нескольких более существенных шатров, не было избытка – кони и люди не бросались в глаза. Значительнейшая часть кочевала при возах и проводила ночь в них и под ними. Во время еды собирались к большим котелкам, к бочкам и кормились за счёт более богатых. Каждый из них чувствовал, что если бы имел больше, так же принимал бы своего брата и к миске своей приглашал, как теперь ел из неё.
С шапкой набекрень, перекрестившись, сели есть просяную кашу и лапшу. Великим праздником было, когда где-ни-будь баран на вертеле перед огнём вертелся, которого потом обгрызали до белых костей. Варшавские пивоварни не могли обеспечить пивом, поэтому его из Силезии и из других городов привозили в большом количестве.
Тут, между мазурами, знакомый нам Талвощ был как у себя. Знали, что он служил принцессе, что знал её мысли, и слушали его так, как бы она сама его устами присылала приказы.
Заранее тут Генрих Француз, именование которому Анжуйский, очень крутился, был единодушным девизом, но до времени каждый его за пазухой держал.
Этот огромный лагерь по обеим берегам Вислы соединял новый мост, великолепный, на котором принцесса должна была поставить пятьдесят вооружённой стражей для поддержания порядка, потому что днём и ночью трудно было протиснуться среди возов, всадников и пеших.
В этой толпе, фон которой представляли обыкновенные зеваки, всегда самые многочисленные, время от времени появлялись как бы напоказ отряды солдат, которые показывали друг на друга пальцами. Более богато наряженная молодёжь выезжала, словно, чтобы покрасоваться, на самых красивых конях, в самых богатых упряжах, с мечами в украшенных ножнах, с разрисованными щитами у сёдел, позолоченными луками, колчанами, шитыми богато.
И было на что смотреть, когда шёл такой панек с челядью, одетой по-чужеземски в один цвет, который часто и собак, особенно пёстрых, с собой вёл и соколов велел нести.
Каждый рад был похвалиться тем, что имел самого лучшего, а иным смотреть было мило на своих, что так выступали, не давая иностранцам в Камиш себя загнать. Толпы также сбегались посмотреть, когда разные послы в начале сейма начали стекаться.
Императорские послы соперничали с другими великолепием кортежа и многочисленностью двора. Кроме Розенберга, Пернстейна и сто двадцати дворян с ними, был с ними посол Филиппа Второго и депутаты имперских городов, но чем великолепней выглядело посольство, тем большую пробуждало тревогу.
Шляхта боялась австрийцев. Французские послы отличались кортежем поменьше, но большой изысканностью костюмов и благородством фигуры, на которых видна была вековая цивилизация, которая сделала людей более изнеженными и немного женственными, делая одновременно более красивыми и милыми, чем другие.
Монлюк, Пуа де Сешелль, два аббата, сопровождающие епископа Валанса, кавалеры, относящиеся к посольству, выглядели как нарядные куколки, на которых брала охота смотреть. И не было людей, чтобы ладней, ниже, любезней кланялись и слаще улыбались, и любили всех легче и сердечней. Очаровывали они каждого, кто к ним приближался.
Иные посольства при этих двух гораздо меньше обращали на себя глаза и равняться с ними не могли.
Было, однако же, на что смотреть, когда прибыл кардинал Коммендони в обществе торжественно сопровождающего его духовенства, послы шведские, прусские посланцы и т. п.
Несмотря на общее весёлое расположение, на лицах сенаторов, от которых, казалось, зависят судьбы Речи Посполитой, видна была задумчивость и беспокойство о будущем.
Одно красноречивое слово Яна Замойского, молодого тогда воспитанника итальянских гуманистов, рассказывало о способе выбора королей. Не доверили элекции выбору самых опытных и образованных панов, но полагались на крики толпы с той неизмеримой верой в Божье вдохновение, в Духа Святого, которые знаменовала глубокую набожность.
Вести эти толпы, управлять ими мог себе льстить только тот, пожалуй, который никогда с ними дела не имел.
На площади, в шуме, среди расстройства можно было только заметить, что элекция в действительности была сдана на Провидение, потому что никто на свете ни управлять ею, ни уверенным быть в её случайностях не мог.
Те, что как наш хитрый референдарий Чарнковский, хотели исследовать будущее, разглядеть последствия, уходили с площади, вынужденные говорить себе, что в этом кипятке ничего увидеть невозможно.
Одни мазуры только тихо сидели, заранее зная, что будут делать, о других не заботясь, когда в иных воеводствах и землях старшины ещё проповеди разглагольствовали и вдохновляли.
Талвощ очень срочно ежедневно объезжал огромный лагерь по обеим берегам реки, заглядывая то к мазурам, то к своей литве, то в иные углы.