Он предлагал свои услуги принцессе, которая, по той причине, что нуждалась в канцлере для себя, дала ему вскоре надежду, что место это он сможет занять.
В действительности она искала кого-то, кто бы заменил ей референдария, которого гораздо лучше изучила, чем он догадался. Она узнала, что телом и душой он был предан императору, а она имела отвращение ко всякой связи с австрийским домом.
Соликовский сразу в первые минуты открыл то, что благоприятствовал выбору Генриха.
Поэтому Анна, не выдавая свою склонность и мечты о нём, однажды дала приоритет Соликовскому, который стал постоянным жителем и желанным советником.
Ещё молодой, живого темперамента, желающий возвеличения, Соликовский даже не мог ставить себя в одну шеренгу с ксендзом епископом хелмским, добродушным, мягким, но коротко видящим.
Во время, когда в замке становился более близким и частым Соликовский, Чарнковский показывался тут меньше.
Он имел чрезвычайно много дел, вместе с другими готовя эту императорскую элекцию, к которой большинство шляхты имело отвращение. Поддерживали её магнаты, обманывались обещаниями, купленные или взятые лестью; как правило, боялись сокращения свобод.
Кандидатуры умножались, не считая главнейших, отдалённых и невозможных, как шведского короля и царя московского. Укоренилась мысль избрания какого-то Пяста, а им вроде бы должен был быть великого рода, богатый, связанный отлично родственными узами Розенберг, чех, не поляк. Рядом с ним ставили малоизвестные разные фигуры, аж до смешного Слупского Бандуры, одно имя которого побуждало к насмешке.
Одни говорили за Пяста, а тех было очень много, другие возмущались от мысли, что вчера равному себе должны были кланяться и в послушании клясться.
В провинциях расходилось самое разнообразное эхо столиц и городов.
В Великопольше и во многих других воеводствах хотели выбирать саму Анну, а мужу её потом дать корону, которую она бы ему принесла. Эта мысль имела много сторонников.
Император разглашал устами своих послов, что сын его женится на Анне, Монлюк и французы по этому щекотливому пункту молчали, ни обещая, ни отпираясь. Говорили неоднозначно, давали догадываться, не хотели брать на себя обязательства.
Епископ Валанса Пибрать и все французы, знающие развратного Генриха, влюбляющегося в красавиц, одевающегося как кукла, выбирающего себе и самых ладных мальчиков в друзья и самых красивых дам в любовницы, хорошо знали, что женить его на немолодой, серьёзной, грустной польской принцессе было бы чрезвычайно трудно.
Им казалось, что, обеспечивая положение Анне, доходы, уважение, ставя её рядом с троном, не обязательно Генриху было на ней жениться. Была это помеха, неприятное препятствие, но со временем дающая удалить себя и очистить.
По городам никогда, может, как этой зимой, не съезжались многолюдней и не совещались шумней. Польская шляхта в те времена не грешила чрезмерным знанием европейских отношений и даже стран, расположенных на границе.
Друзья императора разбалтывали странности о его мощи и средствах, какие мог он использовать для добычи Короны, об Эрнесте (Рдесте, говорила шляхта) ходили также разные басни, а что же говорить о Генрихе, о царе, о Юхане Шведском и малолетнем его сыне, о всех иных, даже до Слупецкого Бандуры!
Имперцы, хотя необильно, понемногу раздаваемыми тихо деньгами приобретали себе сторонников, французы больше обещаниями и письменными обязательствами, в которых ставили золотые горы.
Монлюк давал на бумаге, кто что хотел.
На всё воеводство часто нужно было только одного красноречивого и оживлённого шляхтича, чтобы за собой повёл толпу и распространял эффективную пропаганду. Такая речь на съезде, на престольном празднике, во время ярмарки часто кусок страны готовила к будущему голосованию.
Там, где сталкивались два влияния, редко император побеждал числом. Он имел за собой магнатов, те, что поменьше, его боялись и не доверяли.