Медленно, торжественно, прерываемый песнями и молитвами, начался обряд коронации. В костёле царила тишина, принцесса непрерывно молилась, а крайчина, стоя за ней на коленях, догадалась о слезах на её глазах.
Вдруг песни прервались. Примас стоял перед большим алтарём и проговаривал молитву, король стоял на коленях, ожидая присяги, которую должен был принести.
Ещё мгновение и всё прошло бы спокойно. Затем, среди момента гробового молчания возвысил голос Фирлей и призвал короля, чтобы в присяге заверил мир диссидентам.
Духовенство с архиепископом стояло молча. На лице епископов был виден ужас, один примас остался на вид равнодушным. Некоторые из пасторов, договорившись глазами, начали шептаться и всё громче говорить, что должна быть сохранена старая форма. За ними голос поднял Ходкевич.
Костёл, о, ужас! изменился как бы в зале были заседания горячих.
Из середины толпы вырывались всё более крикливые:
–
За Фирлеем теперь встал Николай Радзивилл и даже воевода сандомирский Зборовский.
Коленопреклонённая принцесса в ложе, испуганная, ослабевшая, отодвинулась от окна, не желая ни видеть, ни слышать, что делалось.
Доходило до неё как бы глухое рычание из глубины толпы, которая наполняла костёл. Настойчивые выкрики, спор, ссоры отбивались от костёльных сводов.
Любопытная толпа тиснулась к большому алтарю и колыхалась как волна, поднятая бурей. Над ней видны были руки, поднятые вверх.
В воздухе рычали угрозы.
– Он должен поклясться!
Французы, чуждые этому, вовсе не приготовленные к этой сцене, не в состоянии предвидеть конца, потрясённые взрывом, стояли испуганные, спрашивая; некоторые из них, видя в том заговор и засаду, схватились уже за шпаги.
Картина была редкая в истории. Пожилой архиепископ, стоящий на коленях в ожидании короля, духовенство, возмущённое неуважением костёла, диссиденты, тем более дерзкие, что чувствовали себя меньшинством, встревоженные набожные, боязливо предвидящие загрязнение священного места; всё это смешенное вместе, в стиснутой толпе сопротивления на горячие слова, оживление в толпе, давящей слабых, могло устрашить наиболее смелых зрителей.
Дважды епископ хотел подойти к королю со старой формой присяги, а горячие крики не допустили его.
Громко протестовали.
– Не присягнёшь миру, не дадим короны.
Около большого алтаря был самый очаг этого боя. Глаза пылали, руки дрожали, шептались, совещались. Генрих поднял умоляющие глаза к архиепископу, обращал их к Зборовским, но Зборовские также требовали клятву о мире.
Сопротивление было таким яростным, что ему оставалось подчиниться необходимости.