Она желала узнать подробности, потому что Конецкий ничего не принёс, кроме известия о смерти. Было некого послать, к кому обратиться за подробностями. Король, слишком занятый собой, об инфантке забыл.
Только теперь охмистр вспомнил, что видел во дворе карету епископа хелмского и догадался, что он, должно быть, находился в сенате; пошёл к нему.
Вскоре вернулся вместе с ним.
Епископ, как и другие сенаторы, был ещё под впечатлением тревоги, какую пробудило в них желание короля. Епископ куявский как раз начал диспуты с того, что следовало как можно скорее созвать сейм и насколько возможно стараться задержать короля.
Тенчинский и другие, казалось, бояться, как бы король, выведенный из себя проволочкой, не поступил своевольно.
Нужно ему было обеспечить путешествие.
Епископ куявский этому противился, имел предчувствие, хоть его не показывал, что, раз выехав из Польши, король в неё не вернётся.
От епископа хелмского не много могла узнать принцесса, он говорил, что, хоть казалось, что король хочет терпеливо ждать позволения отъезда, видно было, что в нём срочно нуждался.
В душу Анны вместе с первой вестью о смерти короля вступило убеждение, что мечты о Генрихе, о браке, о будущем были окончены! Не оставалось ей уже ничего, кроме сердца, болезненно стиснутого последним разочарованием в жизни.
На веки навернулись слёзы, которых не хотела показывать перед людьми, стыдясь своей слабости.
Из замка отголосок о смерти французского короля, одновременно уже с желанием отъезда Генриха, с быстротой молнии перешёл в город.
Невозможно описать впечатление, какое учинил.
Враждебность к французам была и так уже возбуждена, теперь она яростно взорвалась, потому что затем начали, опережая малейший признак вероятности, кричать, что король наверняка оставит Польшу.
Одни почти этому радовались, другие хотели силой задержать Генриха!
В одну минуту на рынке, на улицах, в Сукенницах, в ратуше люди начали собираться, сбегаться, обсуждать, принимая такие грозные физиономии, как если бы уже что-то произошло, или тут же угрожало.
Оживление, которое царило среди французов, а этого они не могли скрыть, как-то оправдывало беспокойство в городе.
Кроме того, из замка, из дворов сенаторов около полудня начали отправлять гонцов, письма, посланцев на все стороны.
Седерин, заметив, что делается, как можно быстрей отправился в замок, заклиная Генриха, чтобы делал, что только было в его власти для усыпления подозрений, для успокоения людей, которые догадались о его побеге.
Что касается своей особы, Генрих, чрезвычайно умело панующий над собой, был уверен, что не выдаст себя; чем был более нетерпеливым, тем прикидывался более спокойным, но Пибрак и иные не умели, хоть о том старались, скрыть горячку, какая их сжигала.
Король должен был немедленно позвать Ларханта и поручить ему, чтобы в течении двух дней ни малейших приготовлений, ни малейшей возни и движения не было в замке.