Принцесса, по причине памяти брата им гордая, радовалась и, смотря на него, плакала. Вольский также гордился, что ему было дано приложить последнюю руку к единственному в то время строительству в стране.
С каждой поездкой в Варшаву Анна ехала на берег в сопровождении старосты, приказывала всё себе показывать и торопила с окончанием.
Эти путешествия в зимнюю пору, на которую принцесса не обращала внимания, а скорее, видимо, пребывание в Пьясечне, где ночами в покоях замерзала вода, было влажно и неудобно, начинали уже влиять на здоровье. Анна страдала болью головы и глаз, часто у неё была горячка, но она вовсе не обращала на это внимание.
Наконец было время, несмотря на панов сенаторов, из Пьясечна перенестись в Варшаву, хотя легко предвидеть, какой это вызовет шум.
Паны сенаторы после долгих совещаний ещё не выехали из Варшавы, когда в пятницу перед окончанием праздников (23 января), вовсе не объявив им, не спрашивая позволения, принцесса со всем двором и табором белым днём приехала прямо в замок.
Можно себе вообразить, какое это произвело впечатление.
Был ещё в Варшаве примас Уханьский, много епископов, был коронный маршалек Фирлей и иные сенаторы-миряне.
Они надумали, что вместо того чтобы начинать борьбу, которая до сих пор не велась, надлежало принять принцессу по чести, ей полагающейся. Таким образом, поспешили Уханьский, оказывая великое уважение к королевской крови, Фирлей, епископы и светские паны на торжественное приветствие.
Принцесса вышла вовсе бесстрашная, с ясным лицом и всё прошло как можно торжественней, очень спокойно, без оправданий, без обид.
Приветствовал примас, говорил воевода краковский, благодарила сама Анна, отзывались иные со своей верностью и привязанностью к королевскому роду.
Никто не смел ни спросить Анны, как она решилась на такой самовольный шаг, ни упрекал её, что пренебрегла советом.
Принцесса в нескольких словах намекнула о том, как невозможно было пребывание в Пьясечне.
Поэтому она хорошо разгостилась в замке, видимо, уже не думая отсюда дать себя вытеснить.
Конецкий, который теперь сам приказывал в замке как охмистр, набрал ещё больше важности и уверенности в себе.
Это происходило в пятницу. Оттого что Уханьский и Фирлей уже собирались уезжать и поспешили с приветствием, они не могли объявить об этом всем и многие к ним не могли присоединиться.
Литвины, которые из-за отказа Анны от их жертв, стремящихся к разрыву Унии, показали себя к ней крайне враждебными, примирились с завещанием короля и правами Анны, не показались этого дня. Не пришёл также противник Фирлея Зборовский, может, потому, что с ним вместе не хотел здесь находиться.
До этих пор он также ставил себя довольно неприязненно в отношении принцессы.
В субботу потом она весьма удивилась, когда Конецкий пришёл её известить, что пан воевода сандомирский просил об аудиенции. Она не колебалась ни минуты с принятием того, который разглашал себя её врагом.
Большой и гордый пан, Зборовский, отличался от тех тогдашних действующих в Речи Посполитой магнатов, как Фирлей, которые свои мысли и намерения старались неловко скрывать, и думали, что обманут свет.
Зборовский, больший хитрец, чем они, громко говорил что думал, притворялся открытым и страстным, кричал и воодушевлялся, хотя при этом всём отлично помнил, с чем мог выдать себя и что должен был утаить.