Дося, Зося Ласка, крайчина и иные дамы менялись у ложа принцессы, служа ей, обещали друг другу постоянное улучшение, но оно не приходило.
В свободные дни, когда появился Чарнковский, когда пришёл князь Соликовский, когда объявили шляхту и панов, желающих поклониться своей пани, она должна была, ослабленная, вставать с кровати, одевать траур (потому что до сих пор двор и она ходили в кире) и принимать прибывающих и улыбаться, чтобы не стонать перед ними.
Кроме этого труда, принцесса имела несбыточные мечты и ежедневные старания о деньгах, заимствование ссуд, временное спасение всякими средствами от унижения и голода.
В этом помогал услужливый, достойный и неутомимый Рыльский, который готов был каждый день ехать на конец света, лишь бы это на что-то пригодилось, ссориться, бороться и добывать деньги для своей пани.
Он и староста Вольский, князь Соликовский, немного епископ хелмский помогали Анне всем сердцем, но её забот отвести не могли.
Принцесса, несмотря на болезнь и усталость, срочными делами пренебрегать не хотела. Вскакивала с горячкой, головной болью, чтобы потом ослабевшей, поддерживаемой Досей вернуться в кровать.
Единственным утешением для неё было то, что все, казалось, обращаются к ней и склоняются на её сторону.
Об этом свидетельствовал Талвощ.
Стоял он уже теперь в гостинице не «Под конём» у Барвинка, потому что там так было полно достойнейших, что он попасть туда не мог, но в городе у ремесленника, у которого нанимал комнату. На вид он не имел никакого занятия, был вполне свободным, но с утра бегал, крутился, подслушивал, исправлял, что где находил сломанным, а в вечерние часы протискивался в замок, где имел своих старых приятелей и почти каждый день виделся с Заглобянкой. Он никогда не приходил к ней с пустыми руками, что-то всегда имел для донесения или остережения. Внешне вся его свободная жизнь уходила на услугах принцессе.
Он первый, приняв сомнение в искренности Чарнковского, предостерёг о том Анну и сделал так, чтобы ему не доверяла.
Талвощ умел очень искусно разыгрывать разные роли, выступить как могущественный шляхтич и полупанек[13], потому что был им в действительности, или как скромный шарачек[14]. Бывал он у пана старосты Вольского, у некоторых сенаторов, а где бедные мазуры собирались при кувшине на беседе, когда чувствовал потребность, оказывался там также.
Вечером при лучине или сальной свече и часто до поздней ночи сидел он за столом в своей комнатке и переписывал важные, ходящие по рукам письма, прокламации, пасквили, которые позже раздавал среди людей, а они их разрывали, потому что каждый хотел чего-то узнать о Рдесте и о французе, о Розенберге и Бандуре.
Иногда он должен был предпринимать экспедиции, так как разные посольства начали приближаться и съезжаться.
Ревностным он был и неутомимым, хотя красивая Дося, расхваливая его принцессе, отдавая ему должную справедливость, сама его вознаградить за эти труды вовсе не думала.
Пока говорил ей о том, что делал, чего разузнал, слушала его с интересом, любезно ему улыбалась; как только начинал вздыхать и заговаривать о своей любви к ней, отворачивалась, нахмуренная, и закрывала ему уста.
Нужно было и человека такого терпеливого и любовь такую настойчивую, чтобы этим не разочароваться, не остыть и не отказаться от надежды.
– Панна Дорота в итоге убедится, – говорил он часто, когда его отправляли ни с чем, – что на такую честную привязанность, как моя, можно рассчитывать и полагаться, но панна не имеет ни милосердия, ни сердца.
Дося иногда поворачивалась со странной усмешкой и отвечала ему горько:
– Сердца я, может быть, не имею! Не знаю… или мне его Бог не дал, или с молодости высохло. Что же с этим поделать? Голова моя не идёт кругом.
– Но когда придёт пора, сердце откликнется, – говорил Талвощ, – только не для меня, может, а для какого-нибудь Жалинского или ему подобного юнца.