С ним и дело, и разговор шли иначе, он не занимался политикой, как Уханьский, не кланялся, как Фирлей, нагло объяснялся, хотел, чтобы думали, что ничего для сокрытия не имел.
По правде говоря, рядом с великой хитростью, резкий темперамент не дозволял ему полностью сдерживать себя. Отпускал, поэтому, себе поводья, говорил много, обходился с людьми резко.
Принцесса Анна после вчерашнего приветствия примаса и воеводы не знала чего ожидать от Зборовского, который раньше не скрывал того, что был против неё.
Она вышла ему навстречу с малым двором, приказав привести епископа хелминского.
Изумление было великое, когда воевода, увидев её выходящую, очень вежливо, любезно и с надлежащим почтением начал приветствовать не только своим именем, но и иных панов, которые прибыть сюда не могли.
Более того, он предложил ей покорно свои услуги, припоминая, как его предки получали по милости Ягелонов много преимуществ. Не забыл и сожаления над тем, что принцесса при жизни и после смерти брата страдала, обещая в будущем помочь делом и опекой и т. п.
Речь Зборовского была такой неожиданной и такой утешительной, что произвела на принцессу впечатление какого-то чуда. Её лицо прояснилось. Приблизилась, благодаря воеводу, с таким проникновенным и нежным выражением, что Зборовский ещё больше смутился.
Обменялись несколькими любезными словами и Анна почувствовала себя порабощённой, стала просить пана воеводу, чтобы пришёл с ней отобедать. Зборовский охотно принял приглашение.
Какую мысль имела Анна, приказав к столу своему пригласить также явно враждебных ей литвинов, Остафья Воловича и Павла Пака, ксендзу-епископу было трудно угадать. Он и пан Сигизмунд Вольский должны были также находиться у стола.
Так эта преследуемая, гонимая с места на место королевская дочка, которая должна была сидеть под строгим надзором в Лечице или Краснмыставе, теперь, благодаря своей энергии и сильной воле, принимала в королевском замке врагов, которые ей низко кланялись и предлагали помощь и верную службу.
В Зборовском уже тогда можно было догадаться о принятой мысли использовать Анну для элекции Генриха. Ему что-то говорило, что она не была так предана императору, как разглашали. Быть может, что он уловил какой-то признак и не преминул этим воспользоваться.
Все спустились на обед в таком хорошем настроении, такие покорные и радостные, что за столом разговор принял шуточный и весёлый оборот.
Зборовский имел то в своей натуре, что говорил якобы открыто, что думал, смело, хотя никогда слишком себя не выдавал.
Принцесса, зная то, что люди при стаканах с радостью становятся открытыми, приказала наливать, а Конецкий приглашал к питью и уговаривал, в чём пан воевода, впрочем, не нуждался, потому что пил обычно много и его присутствие вовсе принцессе не мешало.
Уста его или видимо, или действительно широко развязались.
Дошло то того, что, смеясь, он признался Анне, что ходили слухи якобы она имела намерения приказать отравить ксендза Красинского, епископа краковского, Фирлея и его.
Он говорил это вроде бы шутливым образом, но повторял, что весть эта распространялась теми, которые в Анне хотели видеть вторую Бону.
– Мой воевода, – ответила она холодно и грустно, – ни к чему бы не пригодилось такими средствами стараться против вас, а Бог мне свидетель, что никому, даже неприятелям, зла не желаю. Людям на руку разделять нас, меня чернить, чтобы в мутной воде свою рыбу ловить.
Если бы вы лучше меня знали, смеялись бы над этой клеветой, а я её презираю.
Зборовский горячо подхватил, что он бы не решился повторять басни злобных, если бы к ним привязывал значение.